– Бездны, предсказатели, это, Дориан, чушь собачья! Не верю я в это! Отец не говорил тебе перед смертью ни о каких своих незаконнорожденных детях?

– А говоришь, не веришь, Мерль, – улыбнулся Дориан.

– Просто к слову пришлось – давно хотел тебя спросить.

– Нет, не говорил.

– Так, что еще ты выяснил?

– Вспомни, когда она погибла. Вспомни, что говорил отец. Вспомни, чьи дела резко пошли в гору…

– По времени все совпадает?

– Да, совпадает, Мерль.

– Отлично! Все складывается один к одному. Скоро я, наконец, вылезу из этой западни. И мы сможем отомстить за нее, и расквитаться со всеми. Даже если крысёныш ведет свою игру – меня ему не переиграть!

Артур склонился над постелью. Чувство, которое охватило его при виде спящей, он не мог сравнить ни с чем, такое оно было сильное и ясное. Солнце опередило его – на подушках, на туалетном столике, на обоях стояли его автографы, оно заявляло о праве собственности на комнату и девушку. Она лежала, закинув руки за голову. Подушечки пальцев горели розоватым светом, волосы рассыпались мелкими черными колечками, а лицо без косметики было чуть бледным, фарфоровым, по словам Роланда, пожалуй, что так.

Артур поставил колено на край постели, легонько провел по ладоням и волосам девушки, и негромко сказал:

– Эмма, проснись! – первый раз обращение вслух на ты приятно взбудоражило его, хотя Эммануэль его не слышала.

Артур просунул руку под ее шею и слегка приподнял голову девушки от подушки. Она подтянула кулачки к глазам, провела ими по векам и глубоко вздохнула, потом потерлась щекой о воротник синей шелковой пижамы. Вчера вечером она никак не могла заснуть и промучившись пару часов решила принять снотворное отца. Ей еще не удалось вернуться из сна, поэтому она не удивилась ни тому, что Артур здесь, ни тому, что она почти в его объятьях.

– Артур… – констатировала она его появление в своих утренних грезах.

Он откинул одеяло и взял ее не руки. Тепло, излучаемое ее телом, стремительно таяло. Она просыпалась.

– Куда ты меня несешь? – сказала она с удивленной усмешкой, еще не вполне осознав, что происходит, ощущая только, что внутри разливается смутная радость от того, что он рядом, что она чувствует его дыхание и движения.

– Ну, мы же собирались за город…

– Но я же с тобой не поеду, – возразила она, когда Артур закрыл за ней дверь автомобиля, а сам уселся за руль и выехал на улицу. Утреннее солнце ослепило ее.

– Конечно, – согласился Артур, – это всего лишь сон. И во сне мы отправляемся в маленькое сентиментальное путешествие.

– В пижаме? Ты что с ума сошел? Дай мне хотя бы одеться, если уж ты так бесцеремонно меня похищаешь, но в пижаме…

– Такого еще никогда не было, – подытожил Артур.

– Это нечестно! – она была еще сонной, и ей пока лень было сопротивляться, да и – странно – не хотелось.

– Конечно…

– Я не узнаю тебя – ты обычно такой… застенчивый… и чтобы вот так дерзко поступить… что ты вообще задумал?

– Побудь со мной немного, просто так, – попросил Артур. Он говорил с ней очень тихо, будто боялся разбудить.

– У тебя что-то случилось?

– Нет…

Какое-то время они ехали молча. Летнее утро диктовало свои правила, и правила эти были просты: смотреть на свет, лежащий на дороге косыми полосами, пытаться схватить в горсть ветерок и отыскивать прячущиеся повсюду улыбки.

– До Ущелья ехать около часа. Тебе надо позавтракать, – сказал Артур, останавливаясь возле придорожного кафе. – Что ты хочешь?

– Зеленый чай и… что-нибудь. Я даже не могу посмотреть, что там есть! Из-за тебя, между прочим. – окончательно проснувшись, она начала сердиться,

– Вот плед. Сейчас придет меню.

Вскоре Артур вернулся вместе со стариком, который подробно рассказал Эмме, что ей могут приготовить на завтрак.

___________

– Когда человек долго живет в городе, у него и мозги становятся городскими, то есть отгороженными от многого важного, что есть в мире, у него начинается своего рода агорафобия.

– Что?

– Боязнь открытого пространства. Мир города замкнутый, в нем почти не видно горизонта, а человеку совершенно необходимо видеть горизонт.

– В символическом смысле?

– Не знаю, что там в символическом, я говорю о самом буквальном смысле: видеть простор – далеко, до линии горизонта, и в общем, не важно, море это будет или поле.

– Это твоя теория?

– Наверное. Это мои наблюдения.

– Спасибо, что поделился, но меня искусство занимает гораздо больше, чем горизонт. Между прочим, культуру принято называть второй природой.