— Что мне от этой веры, Никита? — вздыхает устало. — Если бы проблема была только в этом.

Она поднимает на меня взгляд, полный боли, отчаяния.

— Я знаю, — об этом говорить еще тяжелее. — Я все разрушил, сломал нас и наши жизни. Из-за меня ты убила ребенка. Просто потому что я оказался недомужиком, не готовым сделать хоть что-то, чтобы разобраться в ситуации. Инга, скажу честно, как есть: я не представляю, как ты вывезла все это, я не представляю, что ты чувствуешь ко мне, тем более после всего, что я сделал с тобой. Ты должна ненавидеть меня, хотеть размазать, превратить в кусок дерьма, которым я и являюсь.

— Все так и есть, — она закрывает глаза и продолжает говорить, не поднимая век. — Никита, но есть кое-что, чего ты так и не понял.

Инга замолкает неуверенно и открывает глаза. Прожигает меня взглядом, так пронзительно, что, кажется, препарирует душу тупым ножом.

Она открывает рот, чтобы продолжить, но неожиданно дверь на кухню распахивается, и входит Сашка. Заспанный, лохматый. Я тоже был когда-то таким.

— О, привет, Никит, — говорит хрипло.

— Привет, Алекс, — жму парню руку.

— Я щас попью и свалю, — отчитывается он и подходит ближе ко мне, чтобы взять стакан с верхней полки.

Я отодвигаюсь в сторону, Саша поднимает руку и тянется за стаканом. Он без футболки, поэтому я вижу его ребра и родимое пятно размером с яблоко на них.

Я не могу отвести взгляда от мальчика, нахожу неуловимые, но бесспорно знакомые черты и даже жесты, но самое главное — родимое пятно. У Женьки такое же. Как и у меня…

— Саш, а сколько тебе лет? — это последний вопрос, который произношу хрипло.

Никита

Если этот день хотел меня добить — у него получилось.

Шестеренки в моей голове отказываются шевелиться, ржавеют сиюминутно, покрываются толстым слоем ржавчины, которая сковывает все внутренности.

— Да нахрен он мне нужен? Его не было в моей жизни столько лет, вот и пошел он.

Тогда я еще не знал, что это про меня. Не про какого-то рандомного мужика, существующего «где-то там».

— Бабки у него возьмем, да и все. Сколько тебе одной тянуть?

Вибрациями проходит каждое слово через сознание, и все, что было внутри меня, просто распадается, превращаясь в пыль. Мои детские обиды на якобы предавшую Ингу, триггеры, из-за которых я сравнивал ее с моей матерью. Мои издевательства над Разиной. То, как я предложил ей деньги за секс. А ведь они были нужны для… моего сына.

Ненависть пропитывает каждое брошенное со злобой слово и запечатлевает его как промокашка.

Я понимаю, почему она не сказала мне. Поначалу я бы не поверил, а что еще хуже — снова послал. А потом страх. Он и сейчас в ее наполненных слезами глазах. Да, милая, ты тоже все поняла.

— Да брось, мам. Я знаю, что не нужен ему.

И вот это как контрольный выстрел, который причиняет только одно — смерть.

В глазах этого мальчика я, как его отец, мертв. Меня для него не существует. Кого винить в этом, кроме самого себя?

Я не чувствую ничего и одновременно ощущаю, как каждая клетка моего тела пронизывается острой, неконтролируемой болью.

Алекс спит на ходу, поэтому не замечает вообще ничего.

— На днях тринадцать будет, — зевает широко. — Приходите с Женькой, кстати. Отметим. Ну, я пошел, спокойной ночи.

Когда за моим сыном закрывается дверь, я сползаю на пол, потому что ноги отказываются держать меня. Сдавливаю голову ладонями и жму с такой силой, что в глазах начинает пульсировать.

Инга по-прежнему сидит на стуле передо мной и смотрит в одну точку. По ее щекам текут беззвучные слезы.

Я размазан в безжизненную лепешку, почти убит правдой. Но один миг… и до меня доходит истина: мой сын, мой ребенок жив. Буквально вчера я похоронил его, ведь думал, что Инга сделала аборт.

— Ты не сделала его, — бормочу, а Инга хмурится. — Ты не сделала аборт. Мой сын жив.

— Твой сын думает, что его отец сволочь, — парирует Инга. — Что, в общем-то, правда.

Киваю, соглашаясь.

— Инга, я хочу…

— Нет! — она выставляет вперед руку. — Мне плевать на то, чего хочешь ты! Тебя не было с нами тринадцать, твою мать, тринадцать лет! А сейчас ты чего-то хочешь?

— Как минимум, поговорить с сыном и попытаться все объяснить, — я стараюсь говорить спокойно, потому что вижу, как Инга заведена. Нам нельзя срываться, не до скандала.

Разина стискивает зубы: