Когда минует август

Аннотация

Казалось бы, о любви уже всё было сказано классиками, и добавить к этой теме отнюдь нечего. Любовные сюжеты наших дней — вроде как переработка до дыр зачитанных Ромео и Джульетты, Руслана и Людмилы, Орфея и Эвридики и так далее. Заведомо прошу прощения у читателя, если и моя история будет отзываться эхом вторичности. Тем не менее я постараюсь подать её под собственным соусом, так как пережил лично и теперь, ещё не остывший от всплеска эмоций, переношу на бумагу.

Глава 1 Меня зовут Антон Молодцов. Мой единственный друг Андрюха, с которым мы дружим с начальной школы, зачастую без тени сарказма зовёт меня Молодец. Разница наших интересов, взглядов, а следовательно и характеров велика. Андрюха парень пробивной, упёртый. Даже имя его звучит, как взрыв петарды – Андррюхаа! Такие люди всегда в центре внимания, им до всего есть дела. С десяти лет Андрюха интересовался музыкальными инструментами и вскоре выучился играть на гитаре. В старших классах он постоянно таскал её в школу, дабы, не упустив момент на перемене, как бы невзначай начать наигрывать что-нибудь до свиста в ухе заслушанное вроде цоевской «Восьмиклассницы», тем самым собрав вокруг себя девчонок, что ему несомненно подпевали и стреляли глазками. Девчонки любили Андрюху. Я хотел быть похожим на него. Хотел с такой же лёгкостью притягивать к себе противоположный пол, но тому препятствовала, словно шлагбаум на шоссе, моя застенчивость. Тем более ни способности, ни желания лупить по струнам у меня не было. Были разве что маломальский интерес к поэзии и охота сочинять что-нибудь своё. Я и прежде делал некоторые наброски, но никому о них не рассказывал, даже лучшему другу. Именно поэзия стала своего рода катализатором на моём пути к сердцу дам. Впервые этот катализатор сработал в десятом классе, когда я не на шутку втюрился в Светку, что сидела буквально за соседней партой. Светка была из богатеньких, отчего особого внимания на меня не обращала. Поэтому удивить её я мог, как мне тогда представлялось, лишь своей изобретательностью. Просто сочинить стихи и томно прочесть их перед предметом своего воздыхания, надеясь произвести впечатление, казалось не более чем глупым предприятием. Оттого, на время оставив своё творчество, я решил прибегнуть к творчеству Владимира Маяковского, коего на тот момент мы проходили по литературе. Нужно было прочесть наизусть «Стихи о советском паспорте». Подошла моя очередь. Я встал у доски, держа руку в кармане брюк, и уверенно начал незабвенное «Я волком бы выгрыз бюрократизм». На протяжении всего исполнения я не отрывал взгляда от Светки, словно читал свои собственные строки, сочинённые исключительно для неё. Светка же по обыкновению своему не обращала на меня внимания, бросая взор то в окно, то на новенькие ноготочки. Когда стихотворение близилось к концу, а именно к строкам «Я достаю из широких штанин», я медленно направился к своей возлюбленной, всё также не отрывая от неё взгляда. – Читайте! – громогласно процитировал я классика, достав из кармана самодельный конверт и пафосно бросив его на парту перед Светкой. Только тогда она встрепенулась и растерянно поглядела на меня. В конверте были мои стихи с признанием в любви. Содержания их я не помню, но после Светлана сказала, что это очень красивые стихи и что у меня талант. Так я покорил первую девушку, весьма одухотворившись своим достижением. Да что там достижением – победой! Победой над личной неуверенностью в себе. Окрылённый таким успехом, я всё никак не мог поверить, что девушка, пользовавшаяся безоговорочной популярностью в школе, муза, за которой тотчас была готова выстроиться очередь из поклонников, разглядела именно во мне кого-то большего, чем просто зажатого одноклассника. Особенно на фоне моего раскованного друга, который, к слову, тоже был рад за меня, отчего то и дело приговаривал своё привычное «Ну ты молодец!» Но помимо дел амурных были ещё дела житейские, и подошло время решать, кем я хочу быть. Андрюхе долго мыслить не пришлось, ведь у него с третьего класса было увлечение музыкой. Он вполне успешно поступил в Петербуржское музыкальное училище, где в следствие создал рок-группу, с которой выступал в местных барах. Я же, несмотря на мои литературные способности, завалив экзамены, естественно, не поступил на пресловутый филфак в родной столице Байкало-Амурской магистрали и отправился в армию под Владивосток. То было лето 2001-го года. Службу мы оставим за скобками, ибо она никак не влияет на последующий сюжет. Скажу лишь, что после того, как я отправился в войска, Светка перестала отвечать на мои звонки и письма, в отличие от Андрюхи, с которым мы поддерживали связь постоянно. Вернувшись домой (летом 2003-го), я горел желанием увидеть друга, но он был в Петербурге. Пытался разыскать Светку, но из наших общих с ней знакомых никто ничего не слыхал про неё уже давно. Я почувствовал себя одиноким. Ни девушки, ни единственного друга в богом забытом городишке не было рядом, а я так нуждался в любви и дружбе после двух изнуривших лет в сапогах да погонах… Глава 2 Вагон скорого поезда плавно качался, словно на волнах. Второй день кряду я сидел на нижней боковушке, уставившись в окно, и созерцал бескрайнюю степь, сменявшуюся однотипными убогими деревушками с их покосившимися заборами, разрушенными сараями и просевшими от времени избами. Жалко было людей, живших в тех избах, – нищета напополам с ленью делили власть над ними, что было заметно невооружённым глазом. Картина веяла столь дикой тоской, что хотелось зажмуриться и, открыв глаза после, оказаться в волшебном городе, дороги которого вымощены жёлтым кирпичом. Я ехал в Петербург. Ехал, чтобы встретиться с единственным другом после долгой разлуки, после двух лет армейской рутины и деградации, после месяцев тоски и никчёмности своего существования. Теперь мне казалось, что всё должно было измениться, ведь я ехал в культурную столицу. Ехал в город, воспетый классиками. Ехал, чтобы снова пожать руку и посмотреть в глаза тому, с кем рос долгих одиннадцать лет. Андрюха, разумеется, знал, что я собирался в гости, и даже позаботился о жилье: однушка, принадлежавшая каким-то его родственникам, часто пустовала по причине постоянных командировок хозяев, поэтому он договорился с ними, чтобы я «присмотрел» за квартирой. Предвкушая долгожданную встречу, я пытался представить, каковой она случится. Что я скажу другу первым делом? Куда мы с ним отправимся? Сильно ли он изменился? Сильно ли я изменился? Придётся ли нам притираться друг к другу? И ещё с десяток подобных вопросов. Мысли перекликались между собой, напомнив про звонок накануне моего отъезда. – Первого числа вечером буду в Питере! – ликовал я в трубку. – Вот ты молодец! – поддерживал моё ликование Андрюха. – Так что будь готов! Отменяй все дела и встречай старого друга! – Стой, ковбой, – Андрей внезапно сбавил обороты и стал очень серьёзным. – А наша дружба достаточно ли крепка? – В смысле? – растерялся я. – Ответь на вопрос. Да или нет. – Да, – ответил я твёрдо. – Ну так привези с собой чего-нибудь покрепче! – расхохотался друг. Очнувшись от воспоминаний, из под сиденья я достал рюкзак и, раскрыв его, уставился в содержимое: среди мыльно-рыльного барахла, пары шоколадных батончиков, блокнота со стихами и набора шариковых ручек томилась бутылка скотча, аккуратно завёрнутая в какое-то тряпьё, дабы ненароком не разбилась. Взглядом обласкав бутылку, я вообразил грядущее застолье. Затем вытащил блокнот и принялся за сочинение новых строк. Примерно так прошли четыре дня пути. Гляделки в окно сменялись тоской, тоска – школьными на пополам с армейскими воспоминаниями, воспоминания – воображениями о встрече с другом, воображения – сочинением стихов. Убивал время перекурами в тамбуре и на станциях. К пятому дню однообразие так вымотало, что казалось, будто я начинал сходить с ума. Путь в Петербург лежал через столицу, куда я прибыл на шестой день. Там у меня была пара свободных часов, чтобы заглянуть на Красную площадь, в мавзолей, да прогуляться по набережной Москвы-реки. Особо столица не впечатлила. Моя конечная цель была Санкт-Петербург. Город созидания. Город свободы от предрассудков. Город душевной гармонии. От Москвы до Питера я добрался на электричке. Состав прибыл на Московский вокзал в пять вечера. Сойдя на перрон, я первым делом набрал Андрюхе (мы заранее условились, что он встретит меня и устроит на квартире), но его телефон был отключён. Сначала я не придал тому значения и решил немного отдохнуть в вестибюле вокзала. Но спокойно на месте не сиделось, нужно было во что бы то ни стало дозвониться до друга. Я сделал несколько тщетных попыток. Начинал нервничать. Обшарпанные стены вестибюля угнетали своей громоздкой архитектурой и скучной отделкой. Оставаться на вокзале было нельзя, иначе я, отчаявшись, сдуру отправился бы домой. Я вышел на улицу, встретившую меня небольшой площадью и обелиском, за которым высилась огромная надпись «Город-герой Ленинград» на крыше длинного бежевого дома. Необходимо было разведать обстановку. Обелиск я взял за ориентир и отправился налево от него по широкой людной улице. Всё, что я знал о Петербурге, было вычитано из учебников истории да литературных произведений. Разумеется, я не мог знать ни названий улиц, ни тем более их расположения; и та картина, что открылась передо мной, ни коим образом не давала чёткого понимания, где я находился – в центре ли, на окраине ли, и куда мне следовало идти. Но идти надо было, хотя бы в поисках дешёвенькой гостиницы. Конечно, я не собирался расставаться с надеждой дозвониться до Андрюхи, но перестраховаться всё же стоило. Вдоль светло-коричневых домов, плавно переходивших из одного в другой; мимо модных бутиков, из которых выпархивали воодушевлённые дамочки, чьи ухоженные ручки, поддёрнутые нежным бархатом, были нагружены всевозможными коробками и пакетами; сквозь запах дорогих духов и дешёвой выпечки я добрался до первого перекрёстка. Указатель сообщал: «Пушкинская улица» (стрелка влево), «Невский проспект» (стрелка прямо). О как! Оказывалось, я передвигался по известнейшей Мекке Санкт-Петербурга, с таким вкусом описанной Гоголем! Осознав эпохальность момента, я принял деловитый вид и отправился покорять проспект. Мне хотелось всеми органами чувств, каждой клеткой тела ощутить дух Невского с его пышным контрастом, вычурным колоритом и неугасаемой романтикой. Я наслаждался, шагая по тем же местам, где некогда так же прогуливался мэтр отечественного слога – Николай Васильевич Гоголь. Так я прошёл несколько кварталов, слившись с суетой молодого города. Проспект пересекал реку: на указателе я прочёл «Фонтанка». Передо мной возник фундамент из гранита, на котором была возведена скульптура укротителя коня. Силач полулёжа, упёршись правой рукой в гранит, левой сдерживал свисавшую сбрую вздыбившегося животного. Через мгновение метрах в ста от меня я заметил фундамент с похожей скульптурой, ещё через мгновение – две скульптуры на противоположной стороне улицы. Я понял, это были четыре части одного ансамбля. – Ты чё лошадей никогда не видел?! – услышал сзади пьяный сиплый голос. Я обернулся, но не на звук, а на запах перегара, отвратительно заполнявший пространство в радиусе десяти шагов. Передо мной стоял (точней, старался не упасть) сморщенный седой старик лет шестидесяти, с бородой, росшей клочками, словно кто-то её неистово дёргал. – Чё ты пял-лишься? – заплетался язык у старика. – Лошадей… говорю… н-не видел ш-шоль?.. – Иди проспись, отец, – я старался держаться культурно и уже собирался идти дальше, но… – Одни лошади… ик… да львы по ффсему город-ду… – преградил мне дорогу пьяница. – Ло-ша-ди!.. Да львы!.. Ик!.. – Ну и что? – А то!.. – седой на секунду призадумался, отчего мне показалось, будто он начинал трезветь. – Одно зверьё круг-гом… Старик начал нелепо размахивать руками, то и дело приговаривая: «Одно зверьё!.. Зверьё!.. А люди-то где?!» Продолжая негодовать, он свернул на набережную и, по-прежнему делая усердные попытки не упасть, побрёл восвояси. Ну а я – дальше по проспекту. В районе памятника Екатерине Великой было весьма людно. Художники предлагали зевакам свои услуги, на что некоторые лениво соглашались; у киоска с мороженным томилась длинная очередь, не сокращавшаяся ни на шаг; повсюду стояли лавчонки с сувенирами, игрушками, книгами, вокруг которых суетились возбуждённые покупатели, желавшие приобрести ту или иную безделицу. Шумный говор, смех и восклицания наполняли воздух неуловимым флёром беззаботности. Жизнь на Невском бурлила. Я подходил к длинному жёлтому зданию. Надпись над входом «Большой гостиный двор» словно зазывала к себе. Я опустил глаза на вход, откуда вышла женщина средних лет в каком-то рванье. Мы встретились взглядами. Она двинулась в мою сторону, не сводя с меня глаз. Была чем-то напугана, её всю трясло. Мне стало не по себе. Когда женщина оказалась в паре шагов от меня, я заметил, как её зрачки неестественно поползли на лоб, а лицо побледнело, словно она угодила в таз с мукой. – Доведите меня, – едва слышно промолвила оборванка. – Что с вами? – стараясь не чокнуться от её присутствия, спросил я. – Доведите меня! – настойчиво прошипела она сквозь жёлтые зубы. Женщина вцепилась в рукав моей куртки и жалобно поглядела на меня своими жуткими зрачками. – Ладно, – из последних сил сдерживал я себя. – Куда? Она ткнула пальцем в ту же сторону, куда прежде направлялся я. Мы двинули. Слабая женская рука, породнившаяся с моей курткой, тряслась всё больше и больше. Сначала думал предложить женщине помощь, да только чем я помог бы этой несчастной, когда вся её суть была налицо? – Ты случаем не из Купчино? – Чего? – не понял я. – Никогда туда не суйся! Слышишь меня? – бормотала попутчица, испуганно озираясь по сторонам. – Там тебя так надурят, ещё виноватым сделают… – Куда не суйся? – В Купчино, Купчино! Говорю же! – Что это? – Так ты не местный что ли? – женщина отпустила мой рукав и на мгновение перестала трястись. – Нет… – Давно приехал? – Ну вот только что. Побледнев ещё больше, чем прежде, она малодушно запричитала: – Тикать тебе нужно, пока не поздно! Слышишь меня? Погубишь ты себя здесь! Это ведь не город! Это Содом и Гоморра! Слышишь?! Её снова затрясло. Она вцепилась в меня двумя руками и, пригвоздив своим ужасавшим взглядом, стала орать во весь голос: «Содом и Гоморра! Содом и Гоморра!!!» К нам подоспели прохожие с вопросами, мол, что случилось, всё ли в порядке, и, не услышав внятного ответа, оттащили сумасшедшую от меня. Я поспешил дальше от этого дурдома, оставив прохожих разбираться с оборванкой. Вскоре наткнулся на глухонемую старушку, вертевшую перед моим лицом Библией. Она поочерёдно показывала пальцем на фолиант, затем вверх, а после в сторону собора с длинной колоннадой, выстроившейся полукругом. Собор был грандиозен, но любоваться я не мог: мне всё ещё слышались истеричные отголоски «Содом и Гоморра!». Я торопился далее. «Вот тебе и культурная столица! Вот тебе и Невский проспект!» – думал я про себя. Как там у Гоголя было? – « Всё, что вы ни встретите на Невском проспекте, всё исполнено приличия… словом, большею частию всё порядочные люди…» Ну нет. Это никакой не Гоголь! Это Чехов – «Палата номер шесть». Подстёгнутый лёгким стрессом, я снова начал названивать Андрюхе, но его телефон по-прежнему был отключён. В подавленном состоянии я прошёл ещё несколько кварталов, пока не заметил, как в конце проспекта возвысился высокий золотой шпиль. Я узнал его! Это Адмиралтейство! Точно, как на переплёте учебника истории! Шпиль вырос прямо передо мной. Такой высокий и яркий! Как у Пушкина: « …и светла Адмиралтейская игла… » Я осмотрелся вокруг и увидел неподалёку площадь и Зимний дворец. Тогда понял, что находился в сердце Петербурга. Пройдя по скверу в сторону площади, я почувствовал запах речной прохлады и, миновав дворец, двинулся на сырой аромат. Через несколько мгновений передо мной открылся великолепный вид на Неву. Я очутился на набережной. В отличие от проспекта, набережная не была такой людной. Несмотря на здешнюю панораму, зелень, воздух, иначе благоухавший, – несмотря на всё это, казалось, будто людей не тянуло туда вовсе. Там были другой простор, другая свобода, нежели на Невском проспекте. Но не было самого важного – людей. Я чувствовал одиночество. Очередной раз попытался дозвониться до Андрюхи: безуспешно. Со времени первого звонка прошёл, наверное, час. Нужно было обдумать, что делать дальше. Гостиниц на пути я не заметил, видимо, от банальной невнимательности. Ещё можно было, к примеру, в киоске купить газету и поискать объявления об аренде какой-нибудь комнатушки. Но внезапно мной овладела апатия, и угас всякий энтузиазм. Я сел на парапет лицом к Неве и закурил. Прохладный ветер гнал дым от сигареты мне в лицо, тем самым невольно усугубляя моё и без того отвратительное настроение. Мне не хотелось всерьёз воспринимать факт, будто мой лучший друг решил меня бросить. «Он помнит… Он, конечно же, помнит… Он просто в метро… Там связь, наверное, не ловит…» – утешал я сам себя. Шум речной волны, казалось, вторил моим надеждам. Эти звуки оказывали странный магический эффект, всё больше унося меня в какой-то неясный для моего сознания абстракционизм. Я отстранённо глядел на волны, нежно гладившие гранит набережной. Тусклые лучи уходившего солнца беглыми переливами играли на глади воды. Растворившись в этой аквамагии, я будто оказался вне пространства и времени. – У вас есть сигаретка? – вернул меня в реальность приятный женский голос. Нетипичных встреч на сегодня, я считал, было предостаточно. И дабы эта не возымела очередное гротескное развитие, я принял максимально отчуждённый от внешнего мира вид и даже голос сделал несколько глуше. – Крепкие, – буркнул и протянул сигарету прохожей, не отрываясь от волн. – А это ничего, что крепкие, – парировала незнакомка. – Я ведь тоже не из хрупких. Её острота мне понравилась. Я взглянул на неё. Вопреки суждению, мол, «я не из хрупких», это была тоненькая невысокая девушка с красивыми, несколько строгими чертами лица. Она взяла сигарету, не поблагодарив, и облокотилась спиной на парапет. Многозначительно устремив взгляд куда-то поверх крыши Зимнего дворца, девица стала крутить сигарету двумя пальцами, ловко, точно фокусник. Почему-то не уходила, будто чего-то ждала. Я сообразил – дал ей прикурить и переключил внимание обратно на волны. Но и тогда она не ушла. Повисла пауза. Я напрягся. – Погода всё-таки не очень… – лениво произнесла девушка спустя минуту. Погода была действительно не очень. Тучи стремительно заслоняли солнце, ветер усиливался, нагоняя всё больше дыма в моё лицо, волны с грохотом бились о гранит, орошая меня колючей влагой. В сторону прохожей я выпалил раздражённое «чего?» – Не, ничего… Такое… Для поддержания разговора… – также раздражённо ответила та. «Здоровский у нас разговор!» – витало сарказмом в моей голове. Неужели ей больше не с кем было побренчать? Набрала бы хоть подружке что ли! Но тут я осёкся: «что, если у неё случилась та же история, как у меня? Вдруг про неё тоже забыли, и теперь она скитается в огромном незнакомом городе одна, надеясь найти себе товарища по несчастью?» Подостыв, я попробовал проявить интерес к собеседнице и осторожно спросил: – Вы из Петербурга? Она метнула в меня оценочным взглядом и со странной ухмылкой ответила вопросом на вопрос: – Приезжий? Её тон мне не понравился. Однако этот диалог (если его можно было так назвать) начинал разжигать во мне какой-то глупый ненужный азарт. – Почему именно приезжий? Может, я уезжаю… Отсюда… Навсегда… Девушка сменила оценочный взгляд на презрительный. Затем выбросила окурок в воду, фыркнув «счастливого пути», и спешно зашагала по набережной. «Нет. Эта бестия явно не ощущает себя брошенной и несчастной…» – подумалось мне в тот момент. Я смотрел на её гордо удалявшуюся спину, по-мужски примечая стройность фигуры. Пройдя шагов десять, девица остановилась и через плечо бросила строгое «пока!» Я было хотел что-то сказать ей вдогонку, но меня остановил телефонный звонок. Это был Андрюха. – Здорова, Молодец! Приехал? – по голосу друга было ясно, что он торопился и будто хотел скорей отвязаться от разговора. – Да это ты молодец! – издевательски, но с облегчением выдохнул я в трубку. – Куда пропал, балбес? Я ж говорил, во сколько приеду! И вокзал назвал! Я уже чуть было не… – Братан-братан, попридержи коней! – резко перебил меня друг. – Где ты сейчас? – В центре. – Давай конкретней. – На Зимнем. – На Зимнем?.. Э-э… Слушай внимательно! – и он застрочил так, словно то был его последний шанс сказать мне что-то жизненно важное. – Сейчас быстро выруливаешь на Невский, доходишь до первого поворота и сразу туда. «Малая Морская» улица, запомнил? Ма-ла-я Морс-ка-я. – Да я не шланг, давай дальше. – Затем повторяешь алгоритм: до первого поворота и сразу туда. Сто шагов, и видишь букву «Эм» (это метро, если что). – Ну, дальше. – Дальше втряхиваешься на станцию… Деньги-то есть? – Есть. – Волшебно. Катишься до «Международной», понял? Шесть остановок. Ни больше, ни меньше – ровно шесть! Там указатели будут, разберёшься. – Надеюсь. – Ага. На «Международной» по указателям ориентируешься на улицу «Бела Куна», выходишь и сразу же видишь вывеску «Вторник». Это бар. Вот… – Что «вот»? – Ну заходишь в бар, садишься за третий столик и ждёшь меня. Только торопись давай! – Ты нам столик заказал? – весело приметил я. – Маршрут запомнил? Или ещё раз продиктовать? – Да запомнил я. Но Андрюха всё же продиктовал, ещё раз настоятельно поторопив меня. – Окей, я выдвигаюсь. – Молодец! С приездом! – Андрей положил трубку, и я снова оказался лицом к лицу с огромным городом, но в этот раз уже в приподнятом настроении. Наконец от груди отхлынуло: я связался с другом. Но звонок породил новые вопросы: к чему такая спешка?; почему Андрюха невольно или намеренно не хочет меня слышать?; и в конце концов что за дурацкое название «Вторник»? И всё-таки радость от услышанного голоса из трубки с лёгкостью затмила все вопросы и негодования. Я помчался к метро. Оставим за скобками, как я добирался до бара. Скажу лишь, что указатели только сбивали меня с толку, отчего приходилось спрашивать прохожих, как доехать до станции «Международная», и где находится улица «Бела Куна». В результате я прибыл к пункту назначения не менее чем за час. Над крыльцом одноэтажки из красного кирпича блестела крупная чёрная надпись «Вторник», под которой буквами поменьше было выведено «Акции каждый второй день недели». Стало понятно, почему «Вторник». Забавно. Я подошёл ко входу и прочёл афишу, висевшую на стеклянной двери: 1 августа: 21:00 – «Открытый микрофон» 22:00 – концерт рок-группы «Яблоко рая» Затем вошёл внутрь. Бар был почти пуст: за стойкой мужик средних лет, изрядно накидавшийся чем-то крепким, почти засыпал; в углу двое парней, немногим старше меня, мирно попивали пиво. Недалеко от входа я отыскал третий столик, на котором была установлена деревянная табличка с надписью «Забронирован», и сел за него. Быстро заскучав, я стал осматривать интерьер бара: высокие круглые столики из тёмного лакированного дерева; не менее высокие стулья с чёрной бархатной обивкой; огромный ирландский флаг, висевший на продольной стене; на поперечной – грифельная доска с приклеенными к ней фотографиями рок-групп («Кино», «Аквариум», «Наутилусы» и многие другие); низенькая сцена, на переднем плане которой стойка с микрофоном, на заднем – барабаны. – Заказывать что-нибудь будете? – услышал я из-за спины. Обернувшись, увидел… Андрюху!.. Верно! Никого иного как моего единственного друга! Всё такого же молодого и сиявшего, как и двумя годами ранее. – Обалдеть! Антоха в Питере! – воскликнул он. Мы крепко обнялись, перекинувшись парой стандартных фраз типа «как дела?» и «рад видеть!» Затем устроились за столиком. Бармен тут же принёс нам по пиву (я был удивлён эдакой расторопностью персонала). Мы чокнулись «за встречу» и жадно приложились к запотевшим бокалам. – Прости, что не встретил, – оторвавшись от питья, начал разговор Андрюха. – Нужно было срочно решить одно дельце. – Ты как всегда, деловая колбаса, – смеялся я. – А что за дельце? – Да… Долго рассказывать… – Нет, не колбаса – сарделина. Толстая. Упитанная. Маслянистая сарделина, – продолжал я иронизировать. – Пока сюда добирался, три раза чуть с ума не сошёл. Я рассказал про старика, оборванку и девицу. – Ну эт нормально. Эт Питер, – ответил друг. – Здесь всякого сброда хватает… Разного… Привыкнешь. Ты, кстати, к нам надолго? – Ну… погостить… На пару-тройку недель. Пока не надоест. – Ой скажешь тоже – надоест! Как Питер может надоесть? Он же… засасывает! Вот, кстати, – широким жестом Андрей окинул помещение, – голодным не оставляет. Он рассказал, что баром «Вторник» владел армянин по имени Карен, многими уважаемый в городе. Карен искал молодых музыкантов, чтобы те каждую пятницу играли для гостей. Андрюха оказался одним из таких музыкантов – барабанщиком группы «Яблоко рая», той самой, чьё название я видел в афише на входной двери бара. – Сегодня как раз пятница, – продолжал он. – А перед концертом будет «Открытый микрофон». Кстати, если захочешь, можешь прочесть что-нибудь перед публикой. Только нужно записаться заранее. Я замялся: – Да не-е, я не готов. Я с дороги, я устал. – Ну вот. Знал, что начнёшь ломаться. – Ну… – Вот тебе и «ну». Давай для храбрости, – поднял бокал Андрюха. – И для тонуса, – поддакнул я. Мы чокнулись, осушили бокалы, и бармен поднёс нам следующие… Глава 3 Вечер постепенно набирал обороты. Бар пополнялся посетителями, становилось шумно и весело. Мы с Андрюхой допивали по второму бокалу. – Ну так что, ты готов читать? Я всё ещё сомневался, но друг, не отступая от начатого, подстрекал меня выступить: – Братан, нельзя всю жизнь писать в стол! Если есть потенциал, нужно его показывать! Искать ходы, лазейки, изворачиваться, хитрить! Пробовать, ошибаться и снова пробовать! Чёрт возьми, ты – Молодец или кто? Андрей умел убеждать. Но моя привычная неуверенность в себе, усталость с дороги и головокружение от выпитого – всё это было аргументом против проявления любой инициативы. Мне становилось противно от самого себя, противно от шума вокруг, противно оттого, что я искал нелепые оправдания, лишь бы не подниматься со стула. – Пока думаю, – отмахнулся я. – Ладно, – встал из-за стола Андрюха. – Мне пора идти готовиться. А ты, если созреешь… Вперёд. «Микрофон» начнётся через полчаса, запись завершиться через пятнадцать минут, вон там. Он указал на дверь рядом со сценой, на которой была табличка «Администратор», и уже было отошёл, но тут же вернулся в каком-то совсем ином настроении: – Кстати, привёз? – Что?.. Ах да! – широко улыбнувшись, я достал из рюкзака скотч и протянул его другу. – Вот молодец! – воскликнул тот и, откупорив бутылку, с наслаждением вдохнул аромат пряного напитка. – Хорош… После концерта продегустируем. Отметим твоё новоселье. Последние слова он договаривал, уже уходя. Я остался сидеть один. Бар к тому времени был уже битком набит. Молодёжь стремительно накидывалась пивом и коктейлями. В толпе кутили, балагурили, хохмили. Кто-то рассказывал пошлый анекдот, кто-то истерично смеялся; одни обжимались в углу, другие показушно целовались; где-то разбился бокал, где-то слышался хлёсткий мат; двое собирались устроить драку, но их вовремя растащили; одного рвало под стол. Гости отдыхали с размахом, по-русски. Я, дивясь и противясь этому балагану, вспомнил слова оборванки с Невского «Содом и Гоморра!» Читать стихи перед этим самым Содомом, значило стать шутом в королевстве распутства. Нет, оно того не стоило… Шум и гам вогнали меня в тоску. Я прикидывал, что нужно было пару часов потерпеть этот бедлам, дождаться друга и наконец спешить в тихую чистую квартиру. Желая покоя, я вышел на крыльцо покурить. Там было пусто и свежо, отчего мне стало несколько легче. Мимо прошли две дамы, примерно мои ровесницы. Та, что повыше – украдкой, дабы никто не услышал, рассказывала что-то весёленькое той, что пониже, отчего последняя в свою очередь громко хохотала, запрокинув голову. Мне показалось, что где-то я её уже видел. Не обратив на меня внимания, девушки вошли в бар. Я выкурил ещё сигарету и глянул на часы: до «микрофона» оставалось десять минут. Вернулся к столику. В атмосфере барного раздрая я снова почувствовал себя не в своей тарелке. Чтобы хоть немного расслабиться, я заказал ещё пива и почти залпом опрокинул бокал. Бар поплыл. Напряжение слегка отхлынуло. Мой взгляд упал на тех двух дам, что встретились мне на крыльце. Они сидели неподалёку от барной стойки, пили какой-то коктейль, всё так же о чём-то весело сплетничая. Мне не давала покоя та, что пониже. Где же я мог её видеть?.. Изо всех сил напрягая память, я вдруг понял… Это была та самая девица, с которой я столкнулся на набережной пару часов назад. Та бестия, что была «не из хрупких». Та чертовка, фыркнувшая «Счастливого пути». Да, именно она! Несмотря на токсичные впечатления, коими незнакомка одарила меня на набережной, – в баре она была уже совсем другим человеком. От прошлой её надменности не сохранилось и намёка. Девица вела себя просто и непринуждённо. Мне хотелось подойти к ней, завести ничем не обременявший разговор. Хотелось. Но как? Для начала я достал из рюкзака листок с ручкой и написал номер своего телефона… Девушка заметила меня, тут же изменившись в лице: веселье резко перешло в растерянность. Она меня узнала, я сразу это понял. Демонстративно переведя взгляд на свою собеседницу, девица принялась снова хохотать. Меня это только раззадорило. Я уже было собирался подойти, но меня осадил звонкий голос из микрофона: – Дабы и господа! Мы рады приветствовать вас в нашем баре! Зазвучали бурные овации. – Спасибо! – со сцены вещал долговязый конферансье. – Наша культурная столица, помимо пасмурного климата, славится ещё климатом творческим! А когда как не в пятницу-развратницу (ха-ха) искусство достигает своего апогея? Снова овации. – Да! Именно! Мы начинаем наш «Открытый микрофон»! Все записавшиеся имеют полное право показать, на что способны! Ну а после для вас выступит группа «Яблоко рая»! Долговязый ушёл за кулисы. На сцену вышел длинноволосый хлюпик с гитарой и, представившись, неумелым тенором начал завывать какую-то неизвестную мне нудную рок-балладу. Некоторые из публики подпевали, кто-то даже пританцовывал, но по большей части все были заняты выпивкой. Я отчего-то уже не решался подойти к незнакомке, а только издали наблюдал за ней, без конца о чём-то хохотавшей со своей, вероятно, подружкой. Наверное, именно присутствие подружки меня и смущало; вот если бы она отлучилась попудрить носик или что-нибудь в этом роде… Выступавшие быстро сменяли друг друга: в основном это были гитаристы, исполнявшие хиты русского рока, но также были и чтецы. В общем и целом – оригинальностью никто не блистал. Спустя плеяду выступивших на сцену вернулся конферансье и в своей высокопарной манере гаркнул в микрофон: – Дамы и господа! Как настроение? Публика оживилась. – А скажите, есть ли среди вас некий… Э-э… Антон Молодцов? Сорокаградусный мороз пробежал по моей спине. – Нету! – крикнул пьяный голос откуда-то из зала. – Не может такого быть, – держал образ долговязый. – Мне тут за кулисами сообщили, что у данного субъекта есть, что сказать нам! Я с опасением посмотрел в сторону кулис, откуда высунулся Андрюха, строго глазевший на меня. Друг размазанными жестами буквально приказывал мне выйти на сцену. Выбора у меня не оставалось. Нехотя поднявшись со стула, я дал знак ведущему и поплёлся в его сторону. Тот, увидев меня, выпалил: – Ага, вот же он! Поприветствуем Антона Молодцова! Публика жидко похлопала. Долговязый удалился. Ватные ноги привели меня к микрофону. Тело сковывал ледяной ступор, в голове гудело, в глазах рябило. Как назло я забыл все свои стихи и мысленно проклинал балбеса-друга, который, очевидно, записал меня на выступление без моего ведома. Софиты слепили глаза, вопреки чему мне едва удавалось разглядеть что-либо на расстоянии вытянутой руки. На секунду я поймал ощущение, будто оказался совсем один в баре: ничего, кроме меня, сцены, микрофона и софитов. Это придало мне немного уверенности, нужно было только удержаться в том состоянии. Я ещё раз посмотрел на Андрюху, что шёпотом подбодрил меня: – Вмажь им, братан! Я кивнул и попробовал вглядеться в публику. Свет слегка рассеялся, и я уже мог отыскать в толпе силуэт незнакомки. В её глазах зияло презрение, но в то же время она была удивлена. Я аккуратно постучал пальцем по микрофону, проверив его на звук, и, собираясь с силами, спросил у зрителей: – Хотите, я прочту стихи? – Нет! – пьяный голос из толпы. Это меня покоробило. Вернулись прежние ощущения: тот же ступор, те же ватные ноги – тот же страх. Но дороги назад не было. Я, превозмогая растерянность, продолжил: Хотите, я прочту стихи? Не нужно? Тем же лучше! Ведь не для вас мои грехи Писались в стол до кучи! Ведь не для вас поэт пылал В своём степенном росте! В огне поэзии он клал Болты, шурупы, гвозди, Отвёртки, шилья, молотки, Стамески да отмычки На мнение людей таких, Как вы, скупых, типичных; На вкус и моду серых масс, Устои да монеты — Всё это точно не для нас, Отшельников-поэтов. На всякий шалый ваш удар Я блок поставлю тотчас. Святой «Эвтерповый радар» Сканирует мой образ. Лирический герой живёт, И смерть его не ждите, Покуда он ещё всё тот Промысловик до литер, Пока до слова жаден он И борется на взводе За лирику, как эпигон В очередном походе; Покуда внутренний конфликт Не растерзает демон, Иль херувим не победит; Пока маршрут неведом. Пускай заносит, как драккар То на мель, то на камень, Пусть дно нарвётся под удар. Но вот я перед вами! Я здесь, ведь мой удел – писать, Во кровь стирая пальцы. Но рифму не для вас рождать! И не для вас стараться!.. Повисла пауза, что медленно переросла во всплеск эмоций со стороны зрителей. Стокилограммовый камень упал с моей шеи. Смахнув пот со лба, я посмотрел на незнакомку: она прощалась с подружкой, что торопилась на выход. Появился долговязый со словами «Спасибо, Антон!» – Погодите, я ещё не всё! – перебил я уже надоевшего мне ведущего. – Ох… – единственное, что вымолвил тот, после чего исчез. – Знаете, – почувствовав прилив уверенности, обратился я к публике, – возможно, мои стихи не каждому по душе… – Сто пудов! – всё тот же пьяный голос. – Да помолчи ты уже! Дайте ему закусить! – не вытерпел я. В баре засмеялись. Я уже считал себя хозяином положения. Быстро успокоившись, вернулся к начатому: – Важно то, что существует классика, которая не должна забываться даже в этих стенах… Итак… – я сделал небольшую паузу-интригу. – Владимир Владимирович Маяковский… Стихи о советском паспорте… Андрюха от удивления раскрыл рот. Я думаю, он догадывался, что собиралось произойти. Подняв руку вверх, я начал читать. Всецело погрузившись в исполнение, я ни на секунду не отвлёкся от заветных глаз. Сцена словно приковала меня, не желая отпускать ни на мгновение. Но стихи приближались к магической скрижали «Я достаю из широких штанин», под которые я направился к цели. Мимо столиков, где важно восседали голодные до зрелищ зеваки, мимо искоса посматривавших на меня пьяных взглядов, мимо неразборчивых выкриков я шаг за шагом протискивался к незнакомке. И вот оказался напротив неё. Совсем рядом. Глаза девушки заметно округлились. Такие красивые глаза. Такие дерзкие. Такие вызывающие. Бар затих. Все были в ожидании чего-то. Наступила театральная пауза. – Читайте… – тихо произнёс я, положив перед девицей листок с моим номером. И тут у меня потемнело в зрачках. Давление резко ударило в виски, в ушах противно зазвенело. Стало душно. Девушка была в оцепенении. Я боялся, что она даст мне пощёчину или выкинет ещё чего хуже (например, плеснёт коктейлем в лицо). Резко покраснев, я опустил голову и, захватив свои вещи, ринулся из бара. Не зная, что делать и куда идти, я притормозил на крыльце, сел на ступеньки и стал курить одну за другой. В голову лезли мысли о содеянном. Умно ли я поступил? Наверное, нет. Жалкий трюк с листочком мог впечатлить Светку, но не ту строптивую в баре. Никак не её. Внезапно я почувствовал, как кто-то встал за моей спиной и тоже закурил. Я обернулся и… Чёрт возьми, только не она! То был не лучший момент, чтобы попадаться ей на глаза. Незнакомка стояла спиной ко входу, облокотившись локтями на перила. Я встал точно так же в шаге от неё. Стараясь сохранять хладнокровие, повернул голову в сторону девушки. Меня она умышленно не замечала, будто на крыльце была одна – всё такая же гордая и независимая. – Знаешь, на детские выпады меня не купишь, – произнесла девица, не глядя на меня. Я не знал, что ответить. Холод бегал вдоль моего позвоночника, сердце колотилось, видимо, намереваясь выпрыгнуть из грудной клетки, дыхание перехватывало. – Что ж ты не уехал? Ведь собирался. Причём навсегда, – язвила незнакомка. – Передумал. – Отчего же? – Ну-у… Тебя встретил… Ляпнув эту пошлость, я хотел провалиться сквозь землю. – Да ну! – улыбнулась девушка, наконец посмотрев на меня. Похоже, она начинала оттаивать. – Да! – улыбнулся я в ответ и протянул руку. – Антон. – Я не знакомлюсь в барах. Она выбросила окурок и направилась к двери, но мой вопрос притормозил её: – А где ты знакомишься? – В светских раутах. Я понимал, что девица кокетничала. Мне это начинало нравиться. – Ну а здесь, – кивнул я на дверь, – чем не раут? – А ты, значит, любишь такие рауты? – скрестив руки на груди, продолжала кокетничать девушка. – А ты разве нет? Я же видел, как ты там веселилась. – Так, значит, ты шпионил за мной? – Я не шпион… Я поэт… – Вот как! – незнакомка приблизилась ко мне на пару шагов. – Значит, Антон Молодцов… Поэт… Современник… – Надо же, запомнила, – усмехнулся я. Девушка кивнула. Наконец она смотрела на меня не презрительно. Её волнистые рыжие волосы, её приятная внешность, стройность её фигуры, а также запах коктейля и дорогих сигарет – всё в ней располагало к себе, к её оригинальности, её нетипичной женской организации. – Карина, – я ощутил тепло её ладони. – Антон… Молодцов… – зачем-то напомнил ещё раз. – Пойдём. Выпьем. – Постой… Не хочу туда возвращаться… Мне хотелось побыть с ней наедине, но я не мог найти подходящих слов. Как следовало об этом сказать? Прямо в лоб? Нет, это было бы глупо. Оглядевшись вокруг, я заметил кафе через дорогу. С виду оно выглядело как вполне тихое цивильное местечко. В окнах виднелись маленькие столики, за которыми сидели влюблённые парочки, смаковавшие различные вина. Я прочёл название над входом: «На двоих». В моей голове всё быстро сложилось, и, указав Карине на кафе, я сказал: – Выпить можно и в другом месте. Она воспротивилась: – Перестань. Не нужно строить из себя романтика. Ты ведь не такой… По тебе видно… Я понимал, что она имела ввиду. Мой внешний вид (с дороги я выглядел не вполне свежо, плюс свисавший с плеча рюкзак дополнял имидж провинциала), манера вести диалог, да та же дурная выходка с телефонным номером – всё это не клеилось с образом романтика. Я испугался, что Карина вовсе развернётся и уйдёт, не вытерпев моего идиотского поведения. Поэтому мне срочно нужно было удержать момент, проявив достаточно находчивости. Но ума хватило сказать лишь: – Дай мне десять минут. – Для чего? А ведь действительно – для чего? Предлога у меня не было, а к девушке тянуло. Вот просто тянуло и всё! Я пока ещё не понимал, что это – симпатия или всего лишь попытка заглушить одиночество. – Просто дай мне время. И ты узнаешь, какой я. Ещё одна глупость, которую я удосужился сморозить за последние две минуты. Наверное, это из-за волнения. Впереди меня ждал каскад импровизации. К этому я не был готов, но так было даже интересней. – Пойдём, – решительно сказала Карина. – Куда? – Пойдём… Со мной… «Ну что ж, с тобой так с тобой. Я готов», – одухотворённо мелькнуло в моей голове. Мы отправились по вечернему району мимо бутиков и панелек… Глава 4 Некоторое время мы с Кариной шли молча. На улице, кроме нас, никого не было. Фонари, тускло освещая тротуар, прокладывали нам дорогу. Антураж придавал прогулке несколько интимности. Наконец Карина нарушила молчание: – Ну а… Про любовь у тебя есть стихи? – Мне не нравится любовная лирика… Я ведь не романтик. По мне видно, – иронизировал я. Карина рассмеялась: – А ты язва! – Да. Есть немного. – Ну вот. И десяти минут не понадобилось. Немного посмеявшись, я контратаковал: – Да ты сама язва! Почище меня будешь! – Чего это? – А ничего! Я передразнил слова Карины: – Что ж ты не уехал? Ведь собирался. Причём навсегда. – Ну ведь не собирался, – кивнула она. – Откуда тебе знать? – Оттуда, что ты только приехал. И это тоже по тебе видно. – Каким образом? – мне стало не до смеха. Остановившись, Карина посмотрела куда-то глубже моих глаз. – У тебя взгляд другой, – тихо произнесла она. Едва заметная улыбка коснулась её губ. Сверкнув ярко-зелёными глазами, девушка зашагала дальше. Я же, слегка оцепенев, нагнал её с односложным вопросом: – Другой? – Местные так смотрят… – Как? – Они… словно ничего не видят вокруг… Совсем ничего… Карина говорила, я боялся прервать. – Там на набережной… Ты смотрел на воду… Местные не смотрят на воду… Не смотрят на дворцы… Друг на друга не смотрят… А если и посмотрят, то с такой ненавистью и злобой, что… Даже не знаю… Словно человек человеку волк… Я вспомнил старика с Фонтанки, негодовавшего, что кругом одно зверьё. Тут же припомнилась старушка с Библией. Зачем-то я спросил: – А верующих здесь много? – Чего? – Не, ничего… Это я… Для поддержания разговора, – вернул я девице фразу, обращённую мне на набережной. – Ну ты и язва! – расплылась в улыбке Карина. Мы вышли на тропинку, отделявшую микрорайон с автострадой от перелеска. Я не понимал, зачем Карина повела меня через гущу деревьев, но мне ничего не оставалось, кроме как довериться и следовать за ней. Не сказал бы, что перелесок был большой, но вопреки кромешной тьме, нависшей над нами, пробираться пришлось довольно долго. Наконец кроны расступились, и мы оказались перед большим прудом, по глади которого неспешно плавали лотосы. В темноте бутоны веяли какой-то особой романтикой – грустной и поэтичной. «Какая красота!» – подумал я. – Здесь редко кто появляется, – рассказывала Карина. – Я прихожу сюда, когда всё осточертеет. Скрываюсь ото всех и… Словно маленький принц… На своей собственной планете… На пруду мы были совершенно одни. Два маленьких принца. Два одиночки на крохотной планете под бесконечным звёздным небом. Два забытых пилигрима, чьё спасение было лишь друг в друге. Мне хотелось до самых предрассветных сумерек вместе с Кариной стоять под этим небом, смотреть на лотосы. Молчать и грустить. – Почему ты убежал из бара? – прервала молчание девушка. – Испугался, что ты вмажешь мне, – признался я. – Только и всего? – Наверное, да… – Правильно сделал. Я удивился: – То есть ты правда вмазала бы? – Да нет, я не об этом… – она улыбнулась. – Если бы ты остался… Сюжет не сложился бы… – Какой сюжет? Карина взглянула на меня, улыбаясь уже только глазами. – Какой же ты юный… – вздохнула она. Мне нечего было сказать. Казалось, что Карина нащупывала какие-то неведомые рычаги внутри меня, дабы покрепче ухватившись за них, как следовало рвануть. Я чувствовал неловкость. Нужно было срочно заполнить паузу: – А что ещё ты можешь сказать обо мне? – Ты слишком осторожен… Хочешь впечатлить, но боишься, как бы девушка в баре прилюдно не вмазала тебе… Оттягиваешь момент ради десяти минут, но всё равно не решаешься сказать главного… А твоя язва?.. Всего лишь защитная реакция… Пытаешься казаться непосредственным, но… внутри ты… хрупкий… как скорлупка… Если сжать, то рассыплешься… Её слова дёргали меня за живое. Как ей удавалось видеть меня насквозь? Кем же была эта космическая Карина? Экстрасенсом? Психологом? Знаком? Намёком? Откуда она явилась? И главное, с какой миссией? Ярко-зелёные глаза девушки всё также сверкали, казалось, освещая пруд. Мне страшно захотелось поцеловать её, но столь спешным действием я мог только перечеркнуть нашу встречу, забыв о Карине навсегда. Ведь я не романтик, это мы оба уже усвоили. – Мне пора, – интонация девицы внезапно изменилась. – Постой! – Не беспокойся. Твой номер у меня. Позвоню… как-нибудь… Она развернулась к перелеску и, точь-в-точь повторяя сцену на набережной, через плечо бросила уже не строгое, а обещавшее «пока». – Пока… – повторил я за девушкой, глядя ей вслед. Оставшись наедине со своими мыслями, я старался уловить послевкусие этой необычной встречи, в которой было нечто… естественное что ли? Невычурное. Позвонил Андрюха. Он уже отыграл концерт и очень негодовал оттого, что я пропал неизвестно куда. Не без труда успокоив друга, я пообещал, что в скором времени вернусь. – Давай молнией! Квартира стынет! – услышал я в ответ. Через полчаса я подходил к крыльцу бара, где стоял Андрюха и курил. – Ну ты, конечно, молодец, – с укором покачал он головой. – Куда пропал-то? Пошли. Попутно я рассказывал другу о проведённом времени с Кариной. Он потрепал меня по плечу: – А ты ловок, брат! Дня не пробыл в Питере, как уже рыбку поймал! – Да нет, мы только прогулялись. Больше ничего не было. – Ну всё ещё впереди. Через несколько минут мы оказались около девятиэтажной панельки. Однушка на седьмом этаже слегка веяла «совком». В прихожей стоял трельяж с засаленными зеркалами; в зале – покрытый небольшими трещинами, шкаф-стенка, за стеклянными дверцами которого томился подёрнутый толстым слоем пыли хрусталь (очевидно, что до него не дотрагивались уже несколько лет); в углу на тумбе доживал свой век телевизор «Горизонт», на нём – японский видеомагнитофон и несколько кассет с советскими комедиями; у окна едва не разваливалась низенькая этажерка, до отказа набитая потрепанными книгами, поверх которых небрежно взвалилась громоздкая радиола; на подоконнике покоился телефон с «диском»; проход украшали тяжёлые портьеры, а стены – узорчатые ковры; диван как диван. Жить можно. – Я ночую здесь, когда в баре работаю, – сказал Андрей. – Так что буду твоим частым гостем. – Да ладно, это я тут гость. – Нет. Ты тут хозяин. Всё в твоём полном распоряжении. Немного побродив по квартире, я добрался до кухни, где у стола уже стоял Андрюха и нарезал закуску. – Доставай! – подначивал он. На столе появился скотч. Андрюха разобрался с закуской, красиво, по-праздничному разложив её на большом хрустальном блюде, затем достал из шкафчика две стопки и поставил их на стол. Мы устроились друг напротив друга. Андрей разлил скотч и торжественно произнёс: – Ну, с приездом и новосельем, брат! Чокнувшись, мы опрокинули стопки и закусили. – Знаешь, почему я тебя не встретил? – сказал Андрюха. – Хотелось бы знать. – Это всё Герман. Я удивился, услышав странное имя. – Наш концертный директор, – пояснил друг. – Он занимается организацией всяко разных мероприятий в барах, ресторанах, домах культуры по всему Питеру. Сложный человек, но функциональный. – Хм… – А давай ещё по одной. Мы хлопнули. Закусили. – Так вот, – продолжил Андрюха. – Он никак не хотел устраивать сегодняшний «микрофон». Говорил, что и без того дел полно. Я весь день за ним на побегушках. Выпрашивал ведущего, рекламу выпрашивал, то да сё. – Ну, допустим. Тебе-то зачем это нужно было? – Эт не мне нужно было… Андрюха натянул хитрую улыбку. Внезапно мне всё стало понятно. План был придуман заранее. Значило, что мой друг суетился, выпрашивал мероприятие, записал меня на выступление, поставил на уши столько людей, и всё было выстроено исключительно для меня одного. Это вполне можно было расценивать как подарок к приезду, от которого я упрямо отнекивался. И откуда у меня ещё хватало совести думать, будто мой друг обо мне забыл! – Знал, что ты начнёшь ломаться, – хихикал Андрюха. Он знал. Конечно, он знал. Оттого и действовал наперёд. – Прости, братан. Я думал… Друг остановил меня жестом. Затем, деловито начислив стопки, сказал: – Ты молодец. Главное, что заднюю не дал… Будем. Очередной раз чокнувшись, мы выпили и закусили. – А какой перформанс ты устроил! – засветился Андрей. – Сразу школа вспомнилась!.. Да… Штучки с бумажками… Мы предались ностальгии. После я рассказал про службу в армии, Андрюха – про жизнь в Питере. Разговор, естественно, подкреплялся звоном стопок и шумным чавканьем закуской. Пьянели мы стремительно. Настало время перекура. Мы вышли на балкон. Выпивающим известны этапы алкогольного воздействия: сначала это отвлечённые разговоры обо всём и ни о чём, так сказать, разминка; затем начинается время откровений – как бы развитие, очень важная часть, что выводит персонажа на следующий эмоциональный уровень, даёт возможность раскрыться; и когда вышеперечисленные этапы пройдены, наступает кульминация, где герой предстаёт либо в образе ментора, досконально разбирающегося в политике и экономике, почище Маркса, либо – философа, ищущего ответ на всякий вопрос вплоть до самого банального и пошлого типа «кто мы и зачем?» Спустя длительное молчание Андрюха превратился во что-то подобное. Вглядываясь в отдалённые пятиэтажки и глубоко затягиваясь сигаретой, он спросил: – Антоха. Ты счастливый человек? После короткой паузы я ответил: – Не знаю. Нет, наверное. – Почему? – Не ощущаю я этого счастья… Друг вопросительно посмотрел на меня. – Да нет, жизнью, конечно же, доволен, – ответил я на его взгляд. – Но вот сказать, что счастлив… Я замолчал, пытаясь сформулировать мысль. Выпитый алкоголь не позволял мне сосредоточиться. В голову лезли лишь картинки миновавшей встречи с Кариной и в особенности её ярко-зелёные глаза. Мне казалось, что я полюбил их. За что? За цвет? Длину ресниц? Да не важно. Главное было то, что они остро врезались в мою память, как нож врезается в брикет маргарина. Доведётся ли мне ещё хоть раз увидеть эти глаза? В том я не был уверен. Карина хоть и обещала позвонить (что в перспективе сулило встречу), но откуда мне было знать, что эта надежда не являлась ложной? Возможно, Карина просто не хотела меня огорчать. – Счастье – чувство мимолётное, – наконец вынес я своё суждение. – Это всего лишь секунда. Внезапно возникает из ниоткуда и также внезапно исчезает в никуда. А всё, что происходит далее, это только послевкусие. – То есть по-твоему счастливых людей не бывает? Я задумался. – Не совсем так. Есть те, кто умеют растянуть эту секунду. Они счастливые. Но такое случается очень редко. Мы закурили ещё по одной. Молчали. Философии на сегодня, мне казалось, было достаточно, тем более я сомневался, что спьяна наговорил чего-то мудрого. Мысли смешивались. Внезапно мою голову посетил вопрос: – Братан, а что такое Купчино. Андрюха усмехнулся: – Ну вот вишь дом напротив? – Ну? – Эт и есть Купчино… Или вон фонарь, вишь? Эт тоже Купчино… Деревья, тротуар, остановка, урна… – Да я понял тебя, – немного раздражённо перебил я друга. – Та чокнутая с Невского сказала, что сюда лучше не соваться… – Больше слушай всяких чокнутых с Невского. Мы вернулись в кухню и допили скотч. Меня жутко клонило в сон. Андрей был чуть пободрее: – Завтра у нас квартирник недалеко от центра. Пойдешь со мной? Песни попоём, стихи почитаем. С Германом тебя познакомлю. Сон смыкал мои веки, наливая их свинцом. Голос друга уплывал куда-то за пределы кухни. Последнее, что я помню из сказанного мной: – В общем… можно… Глава 5 Утром последовавшего дня я был вполне свеж и бодр. Встав с дивана (не помню, как переместился из кухни в зал), я уронил взгляд на пол, где лежал тетрадный лист в клетку, на котором синими чернилами было выведено: «Молодец, я на репетиции, позвоню, как закончится. Приготовь стихи на квартирник. P.S.: как себя чувствуешь? В холодильнике есть пиво, если нужно опохмелиться». Одеваться мне не пришлось, так как спал в одежде. Скорее всего, вчера мы с Андрюхой ещё долго болтали, и в итоге меня просто вырубило. Я пошёл за пивом, вернулся в зал, снял трубку телефона и, приложив её к уху, начал дурачиться: – Гоголь Николай Васильевич?.. Это Молодцов вас беспокоит… Да, тот самый… Хочу выразить вам личное презрение… Как за что? Ну вы ж писали, что на Невском проспекте всё исполнено приличия?.. И что люди там порядочные… Хорошо, а тогда как вы объясните мне то, что я наблюдал там вчера?.. Ой, вот только не нужно сейчас оправдываться, Николай Василич!.. Что?.. Да я всё понимаю, Николай Василич! Все мы ценим ваш вклад в русскую культуру! Только врать-то зачем? Вам ведь уже… лет двести, наверное?.. Что?.. Бог простит. До свидания!.. Я положил трубку и, глядя в окно, за которым размеренно текла жизнь, допил пиво. Глянул на часы: был почти полдень. Пиво обострило аппетит, но еды в квартире не было (закуску мы с Андрюхой слопали до крошки). Я решил позавтракать в баре. Как же в нём всё было знакомо. Те же столики, те же стулья, та же сцена, на сей раз пустовавшая, и даже бармен тот же, что и вчера. Но два отличия кардинально преобразили помещение: открытые занавески на окнах, отчего повсюду было весьма светло; и абсолютное отсутствие посетителей, за исключением, разумеется, меня. Дух Содома и Гоморры испарился, видимо, ещё глубокой ночью, и теперь бар походил на вполне культурное заведение. Наконец можно было расслабиться и поесть в спокойствии, не отвлекаясь на гомон толпы. На столе передо мной были отбивная из говядины, запечённые картофельные дольки, двойной сэндвич с тунцом и капучино. «Если буду так питаться постоянно, то деньги у меня закончатся уже завтра!» – подумал я, жадно заглатывая кусок мяса. Сполна утолив голод, до кучи заказал ещё бокал пива. В баре появился ещё один посетитель. Это был солидный чуть полноватый мужчина средних лет в дорогом чёрном костюме. Он сел за соседний столик лицом ко мне. Бармен, поздоровавшись с мужчиной, тут же поставил перед ним тарелку с испускавшим плотный пар супом и какой-то салат. Мужчина, тщательно протерев руки влажной салфеткой, принялся за еду. Его манеры были весьма интеллигентные, практически аристократичные. Я наблюдал за ним исподтишка, но в пустом зале делать это было крайне сложно. Когда мужчина заметил на себе мой взгляд, он сначала прищурился (видимо, из-за проблем со зрением), затем поднял густые чёрные брови, воскликнул что-то неопределённое и поднял руку. – Простите! – сказал он мне. Оставив завтрак, мужчина подсел за мой столик и снова прищурился. Его поведение говорило о том, что он прибыл с добрыми намерениями. – Простите, – повторил мужчина, – а это случайно не вы… вчера выступали здесь в качестве чтеца? Мне было приятно оказаться узнанным. Я, вальяжно откинувшись на спинку стула, с улыбкой ответил: – Я. – Хорошо… – потерев ладонь о ладонь, довольно приметил мой собеседник. – Очень хорошо… Как там было?.. М-м… Секундочку… Мне рифму не для вас рождать и не для вас стараться? Так ведь? – Воу! – поражённый такой памятью и указанным мне почтением воскликнул я. – Да, всё так! Верно! – Очень хорошо! – Спасибо! Меня Антон зовут! Антон Молодцов! – протянул я руку. – Помню, юноша, помню, – ответил на мой жест мужчина. – Карен. Можно просто Карен. Я владелец этого бара. – Ух ты! А мне Андрей про вас рассказывал! Я вовсе не помышлял, что однажды мне доведётся встретиться с Кареном. В моём воображении его образ был антонимичен реальному. Владелец бара, – мне казалось, что это грозный и тучный кавказец с длинной окладистой бородой и толстенной в два пальца золотой цепью вокруг шеи. Воочию же Карен был немногим выше меня, голубоглазый, с тщательно выбритым лицом и прямым носом. Так и не скажешь, что армянин. В довесок ко всему у него абсолютно отсутствовал акцент. – Молодой человек, – сказал Карен, – в этом замечательном городе я знаю минимум дюжину молодых людей по имени Андрей. – Севцов Андрей, – уточнил я. – Из «Яблоко рая», который барабанщиком… – Так… И что же он обо мне рассказывал? Хорошее? Плохое? – Сказал только, что вы владелец бара и всё. – Так… Кем он вам приходится, если не секрет? – Это мой друг. Лучший и единственный. Учились вместе. На Дальнем Востоке. А вчера я приехал к нему в гости. – Так… На Дальнем Востоке, говорят, сегодня жить непросто. Девяностые ещё не ушли… – Ну… Я не знаю… Я только из армии вернулся. Вроде не жалуюсь… Хотя, знаете… Здесь всё же проще, да. – Всё же проще? – оживился Карен. – А что именно проще? – Не знаю, как сказать… Вроде бы… Всё под боком… Заводы не дымят… Ну и в общем… – Что в общем? – будто ждал он ключевого слова. – В общем… Есть возможность… Заявить о себе что ли… – Верно, юноша! – словно учитель довольный своим учеником, восторжествовал Карен. – Заявить о себе дорогого стоит. Вроде как новая ступень самопознания. – Да! – ободрился я тем, что мы пришли к общему знаменателю. – Вчера я это понял, когда вышел на сцену. – И каковы были ощущения? – Ну это как… маленькая победа в большой войне (извините за пафос). – Нет-нет-нет, пафосом здесь и не пахнет, – слащавил мой новый знакомый. – Победы требуют решительных действий. – Да, согласен. – Но… – на секунду Карен умолк, очевидно, нагоняя интригу. – Готовы ли вы к следующим победам? Не понимая, к чему он клонил, я машинально ответил «Да». – То есть вы были бы не против немного заработать на ваших маленьких победах? – Заработать?.. – растерялся я. – Вы не ослышались, юноша. Карен предложил мне читать стихи в баре по определённым вечерам. Он делал акцент на том, как ему было важно, чтобы женщины, приходившие отдыхать, слышали мелодичный голос чтеца (слово «поэт» он почему-то избегал). – Чтец должен очаровывать женщин! Влюблять в себя! Быть их кумиром! Возможно, даже вдохновителем… Карен говорил так вкрадчиво, так приторно, так упоительно, что я не мог не предаться фантазиям, в коих являлся мифом-полубогом, рифмами исцелявшим души представительниц слабого пола. – Вчера вы сыграли превосходный мини-спектакль, – продолжал заискивать Карен. – Я уж не осмеливаюсь спросить, кем вам приходится та удивительная девушка, и какое послание было в той записке. Да это и не важно. Главное, что вы произвели эффект! Именно таких личностей не хватает нашей сцене. Его слова были, как мёд. От грёз я уже было улетел в тропосферу, пока меня не приземлила одна мысль. Если Карену так важно, дабы чтец угождал женщинам, устраивая для них чуть ли не драмтеатр, то зачем тогда в его баре каждую пятницу играет не самый лайт-рок? Спросить об этом напрямую, значило выразить недоверие к столь досточтимому визави. Я попробовал завуалировать вопрос: – А почему бы не разбавлять пятничные концерты лирическими отступлениями? На секунду Карен нахмурил свои густые брови, но тут же его лицо стало прежним, излучавшим дружелюбие и располагавшим к беседе. – Пусть мухи будут отделены от котлет, – вежливо ответил он. Я понимал, что Карен лукавил. Очевидно, он придерживался какого-то определённого плана, но было ли мне до того дела? Я довольствовался уже одним только предложением. Мне хотелось скорей отметить этот, возможно, судьбоносный крен, поэтому я, не дождавшись окончания разговора, приложился к ещё не опустевшему бокалу пива. Карен приметил: – Ох, прошу прощения. Я совсем забыл, что отвлёк вас от вашего завтрака. – Ничего-ничего, – затараторил я. – Вот визитка, – из внутреннего кармана пиджака он достал чёрную картонку и протянул её мне. На визитке было написано: Бар «Вторник» ИП «Геворкян К.К.» Ниже были приписаны телефон и адрес. – Позвоните, как будете готовы, – подытоживал Карен. – Приятного аппетита… Я вышел из бара. Сытый и хмельной. Тёплый ветер щекотал мои ноздри, отчего дышалось будто бы свежее, но это я исправил выкуренной сигаретой. Зазвонил телефон (незнакомый номер), я ответил. – Ну привет, романтик, – на том конце была Карина. Словно морская болезнь во время качки, мной овладела растерянность. В душе я, конечно же, лелеял мечту, что однажды Карина позвонит, но не надеялся, что так скоро. Пытаясь успокоить своё сердце, что делало сто двадцать тахикардичных ударов в минуту, и стараясь не выдавать волнений, я ответил на приветствие. Карина же легко и незамысловато подшучивала: – Как твоя язва? Ещё не вылечил? – Да нет, всё больше прогрессирует, – подхватил я игру. – Ну надо как-то исправлять положение. Может, стоит обратиться ко врачу? – Ко врачу не хочу. – Чудненькая поэзия. Мы глупо похихикали, затем после короткой паузы Карина задала дежурный вопрос: – Чем занимаешься? – Да всё тем же. Стараюсь быть собой, – игра возобновилась. – Получается? – Ну если только иногда. – Покажешь? – В любое время. – Давай прям сейчас. Обмениваясь колкостями, я не заметил, как наш разговор вышел из ироничного режима. Я замешкался, но заставил себя набраться духу спросить напрямую: – Ты… предлагаешь… свидеться? – А ты догадливый! – смеялась Карина. – Молодец! – Так меня друг называет… – робел я. – Это от фамилии… Молодцов… – Я помню, Антон Молодцов. – Ага… – А что за друг? – Ну… Давай свидимся… Расскажу… – Хорошо. Там же, где и вчера. На набережной, у Зимнего. Как тебе? – Идёт… – Через час. – Через… Идёт… – Тогда до встречи, романтик. – Идёт… Ну, в смысле до встречи… Итак, Карина позвонила мне и пригласила… на свидание? Не знаю, правильное ли это определение при столь пунктирных отношениях, но я сиял, как начищенная бляха моего армейского ремня. Меня распирало изнутри. Казалось, если я в срочном порядке не отправился бы к назначенному месту встречи, то обязательно взорвался. Оттого, словно сорвавшись с цепи, молниеносно пересёк дорогу и пулей залетел в дверь, над которой, также как и я, сияла буква «Эм». В метро не мог усидеть на месте. Стараясь отвлечься, пробовал изучить схему метрополитена, приклеенную к окну вагона; пробовал посчитать, за сколько секунд поезд проследует от одной станции к другой; пробовал сочинить пару строк, но эти и другие мысли перебивала лишь одна, главная – мысль о предстоящей встрече. Спичка уже была поднесена к фитилю. Я вскочил с места и, засунув руки в карманы, стал ходить по вагону от самого его начала до самого конца. Пассажиры удивлённо глазели на меня, вероятно, принимая за сумасшедшего. Но было ли мне до них дела? «Это вы все сумасшедшие! – думал я. – Вы сидите здесь, уткнувшись длинными носами в лживые газетёнки да скучные книжки, из-за которых недоверчиво подглядываете за мной. А я ведь просто счастлив, чёрт возьми!» Поезд прибыл на нужную мне станцию. Я вышел на Малую Морскую улицу. Уж совсем распогодилось. Вдохновлённый ожидаемым событием я спешил по тротуару, улыбаясь встречным прохожим. Как дурак – с сигаретой в зубах и нелепо втиснутыми в карманы руками. Но счастливый. Я и не заметил, как скоро оказался на условленном месте. Всё там было в точности, как вчера: та же панорама, тот же воздух, те же простор и свобода. Набережная по-прежнему была пуста, но я уже не чувствовал одиночества. Я был сыт, поддат парой порций пива и предвкушал продолжение вчерашней истории с Кариной. По улице медленно проехал пикап, весь обклеенный какой-то пёстрой рекламой. В кузов автомобиля были нагромождены колонки, из которых хрипел раздражавший слуховой нерв голос: «Гости и жители Санкт-Петербурга! Диво Остров ждёт вас! Американские горки! Колесо обозрения! Катапульта! И многие другие аттракционы! Незабываемые впечатления! Для вас, вашей семьи и ваших друзей! Диво Остров! Улица Кемская, 1А!.. Гости и жители Санкт-Петербурга! Диво Остров ждёт вас!..» Я взглядом проводил пикап и сел на парапет лицом к Неве. Закурил. Шло время. Докуривал уже вторую или третью сигарету. По реке прогуливался пароход, от которого доносилась песня «Что тебе снится, крейсер Аврора?» Чайки мерно парили над зеркалом Невы, нежно отражавшим солнце цветущего августовского дня. – У вас есть сигаретка? – до мурашек знакомый голос за спиной. Я обернулся. Карина сияла не меньше меня. Она выглядела потрясающе! Ветер подхватывал её распущенные рыжие пряди, похожие на колосья, и казалось, вот-вот унесёт их в раздолье. А глаза! Эти самые ярко-зелёные глаза! Они перебивали свет солнца. Нет, они были самим солнцем! Только они могли согреть меня и осветить мой путь. Мы наивно улыбались просто оттого, что были рады видеть друг друга. Казалось, мы могли бы улыбаться до самого заката, а потом продолжали бы до восхода, и так по кругу. Но внезапно Карина спрятала улыбку и медленно наклонилась к моему лицу. Внутри меня всё застыло. Сердце даже не думало биться, оно забыло, как это делать. Наступил критический момент. – Дай мне сигарету, не спи, – строго сказала Карина мне прямо в ухо. В одно мгновение я очнулся. Вскрыв новую пачку «Палл-Малла», протянул сигарету девице, дал прикурить. – О, крепкие! – сказала она, сев на парапет рядом со мной. – Как дела? Что нового? Я рассказал про встречу с Кареном и про его предложение. Карина слушала вполуха, сигарета интересовала её гораздо больше. – Будешь куртизанкам глаза строить? – съехидничала она, потушив окурок о парапет. – Почему сразу куртизанкам? – слегка надувшись, повторил я действие за Кариной. – Ничего я не собираюсь строить. – Хочешь, чтобы они тебе строили? – Я хочу… «А чего я, собственно, хочу? – пронеслось в моей голове. – Ну ведь, действительно, не ради же сомнительных женщин или пошлой славы мне выходить на сцену. Все решения, действия, поступки должны быть во имя чего-то. Если за просто так, то это лишь игрушки, в которые рано или поздно надоест играть». – Да ладно тебе. Я ж просто шучу, – перебила мои размышления Карина, вставая с парапета. – Пойдём, романтик. – Куда? – Нибудь. Со мной… Мы шли по Невскому проспекту, полному жизни и беспечности, говорили обо всём и ни о чём. – Есть охота, – пожаловалась Карина. Словно по мановению всесильной руки, на пути появилась лавка с выпечкой. Я взял нам по хот-догу. – Ну как? Романтика? – набив рот, иронизировал я. – Лучше ресторанного жульена, – последовал не менее ироничный ответ. Мы посмеялись. Карина спросила: – Откуда ты? – Оттуда, где в это время цветы толком не растут. – Угу… Таймыр? Камчатка? – Не то и не другое. Я бы даже… – У тебя… это… – перебив меня, Карина указала на лицо каким-то неопределённым жестом. – Убери. Я понял, что испачкался в соусе. – Где? Здесь? – Правее… Ещё… Да, вот… Размазал… – Чёрт. Сильно? – Да не. Так даже лучше… Держи ещё для красоты! Неожиданно девица ткнула своим хот-догом мне прямо в нос, испачкав ещё больше. Звонко рассмеявшись, она издевательски воскликнула: – Сайка за испуг! Она всё смеялась и смеялась, как ребёнок, дожёвывая остатки хот-дога. Её так забавляло смотреть на мой чумазый нос, на вскинутые от удивления руки, на жалкий взгляд, который так и вопил «За что?» Я был бы и рад провалиться от стыда, да только некуда было. Это сравнимо с медосмотром в военкомате, когда на тебя, стоящего со спущенными трусами, пялится десяток врачей. Благо прохожие едва обращали внимание на этот цирк. – Выпороть бы тебя ремнём по-отцовски за такие шутки, – пробубнил я, вытирая нос салфеткой и с досадой выбрасывая свой хот-дог в урну. – А ты возьми и выпори! – не переставала хохотать Карина. – Иди сюда! Она вскрикнула и помчалась по тротуару, я за ней. Началась новая игра. Я бежал в полноги, давая девице возможность немного оторваться, дабы веселье не закончилось так сразу, а затем нагнать её в нужный момент на светофоре, когда тот будет показывать красный. Но план не сработал. Карина резко свернула в сторону остановки и юркнула в заднюю дверь троллейбуса. Мне пришлось поднажать. В самый последний момент, когда створки почти закрылись, я шмыгнул вслед за девушкой. – Иди, сюда! Ну иди сюда! Давай-давай! – напирал я на Карину, чей смех никак не унимался. – Всё-всё-всё! Я в домике! – она забилась в угол и, съёжившись, закрыла голову руками. – Молодые люди! – раздался сзади недовольный чёрствый голос. – Проезд оплачиваем! Мы с Кариной переглянулись. – У меня денег нет, – испугано, словно школьница, не приготовившая домашнее задание, пролепетала она. Я оплатил. Толстая кондукторша с неприязнью посмотрела на нас и, раздражённо хрюкнув «молодёжь», поползла дальше собирать дань. Мы с Кариной снова переглянулись и осторожно рассмеялись – не над кондукторшей, а над собой. – Вот ты… веселушка! – шутя погрозил я кулаком. – Ага! Карина смахнула остатки соуса с моего лица. В этом движении я почувствовал что-то большее, чем банальная опрятность. – Куда мы едем? – спросил я. – Не знаю, – пожала плечами девушка. Глава 6 Троллейбус номер семь колесил по городу. Я, прилипнув к окну, созерцал архитектурное достояние Санкт-Петербурга. Как же этот город был восхитителен! Эти дома, эти памятники, эти сады и фонтаны – всё в нём было неповторимо! Всё превосходно! Всё абсолютно! – Дыру не протёр ещё? – ехидничала Карина. – Ну так ведь… – оторвался я от окна. – Красиво ж… Она понимающе кивнула. Я вернулся к созерцанию. В какой-то момент, растворившись в заоконных картинах, я позабыл о девушке. Мне кажется, она вполне могла бы сойти на следующей же остановке, чего я и не заметил бы. Вдруг троллейбус резко затормозил! Я, вовремя сориентировавшись, двумя руками что было сил ухватился за поручень. Через долю секунды на меня летела Карина. Если бы я не изловчился, мы столкнулись бы лбами. Но, освободив одну руку, я поймал её и крепко прижал к себе. – Глаза разуй! – Дрова везёшь что ли? – Придурок! Пассажиры поносили водителя всеми правдами и неправдами, я же – в своих мыслях благодарил его за то, что подтолкнул Карину в мои объятия. Я держал девушку. Такую мягкую и тёплую. От неё пахло сигаретами, но это был самый сладкий в моей жизни аромат. Её горячее дыхание устремлялось в мою ключицу, отчего по телу от затылка до самого копчика разбегались мурашки. Сердце моё привычно колотилось, что, вероятно, чувствовала Карина, прильнув ко мне. В салоне успокоились, и троллейбус продолжил маршрут. – Всё, можешь отпускать, – ненавязчиво сказала Карина. Я не хотел этого. Был бы какой-нибудь предлог, хоть самый малый, чтобы не выпускать девушку, я вцепился бы в него, как собака острыми клыками вцепляется в кость. Но такового предлога всё не подворачивалось. – Отпускай, – чуть настойчивей сказала Карина. Я, подобно раку, краснея, вслух выдал желаемое за действительное: – Так это… Если троллейбус опять поперхнётся?.. Ой, ну в смысле затормозит… Карине ничего не оставалось, кроме как посмеяться над моей оговоркой. Деликатно высвободившись, она обходительно взяла меня под локоть. Рядом с нами сидел мужик лет сорока, с идиотской улыбкой пялившийся на Карину. Он встал и, сверкая полным ртом серебряных зубов, предложил ей сесть. – Спасибо, я молодая, постою! – с вызовом ответила Карина. Осаждённый мужик сел обратно, спрятав свои зубы. Мы ехали до самой конечной. Выйдя из троллейбуса, оказались перед круговым перекрёстком, где не спеша раскатывал извозчик в прогулочной с откинутой крышей повозке, куда был запряжён белёсый конь. Извозчик выглядел очень театрально в своих отполированных чёрных туфлях, не менее чёрных брюках, белоснежной рубашке, кроваво-красной жилетке на двух позолоченных пуговицах, белых лайковых перчатках и, – в довершении всему, словно вишенкой на торте, – белом котелке с красной каёмкой, из под которого скромно выглядывала копна смоляных кудрей. Завидев нас издалека, он стеганул коня и подкатил с пафосной декламацией: – Ррромантическая прогулка на свежем воздухе! Недорого! – Прокатимся? – спросил я у Карины. – Ну давай, – как-то безразлично ответила она. Извозчик спрыгнул с козел, открыл дверцу повозки и учтивым жестом пригласил внутрь. – Прямо-таки с корабля на бал, – пошутил я, усаживаясь в повозку. Извозчик ответил наигранной улыбкой. Карина отчего-то не садилась, а только, демонстративно засунув руки в карманы, делала вид, якобы что-то где-то высматривала. Я не понял её поведения, извозчик, очевидно, тоже, отчего растерянно переводил взгляд с меня на девушку и обратно. Карина же, зыркнув на меня, недовольно пробубнила: – Может, руку подашь? Я понял, что оплошал. Романтик из меня пускай никакой, но соблюсти этикет в присутствии дамы всё-таки следовало. Я исправил ошибку, и Карина оказалась в повозке рядом со мной. Извозчик закрыл за нами дверцу, водрузился на козлы, хлестанул коня, и все четверо отправились в путь. Мы ехали узкими парковыми дорожками. Скучали. С извозчика спала вся его театральность, он был занят исключительно управлением повозки. Карина была безмолвна. Куда-то испарилось её ребяческое настроение, лицо стало каменным, что постепенно, как заразой, передавалось мне. Из ниоткуда подступала глухая тоска. – В детстве я упал с лошади, – вспомнилось мне. Карина посмотрела на меня, как бы жалея, её тонкие брови чуть приподнялись. – Мне было лет семь тогда, – продолжил я. – Родители отвезли меня на лето в деревню к бабушке. Там я познакомился с местными мальчишками. Отец одного из них держал в хозяйстве лошадей. Мы с тем пацаном втайне от его отца пробрались… в этот… как его… загон, вот… и угнали лошадь. Представляешь? Как цыгане. Карина улыбнулась. Я рассказывал дальше: – Тот пацан (чуть старше меня был) умел управлять лошадьми, его отец научил. Он управлял, а я рядом по земле бежал, и так до самого поля. Тогда я попросил коняшкой порулить. Пацан (как ж его звали-то, не помню) подсадил меня, объяснил, как рулить, и остался внизу… Я, значит, качусь, вроде получается, всё нормально. Но тут… Лошадь отчего-то стала странно мотать головой туда-сюда. Со страха я уронил вожжи и вцепился ей в гриву. Она вздыбилась, а я был слишком лёгким, поэтому, наверное, сорвался… И прямо лицом в землю… – я заметил, как извозчик украдкой подслушивал мою историю. – Как щас помню. Пацан… Пашка по-моему, – к лошади подбегает, там чё-то как-то успокаивает её. Я валяюсь, ору, будто меня режут. Землю с лица смахиваю, смотрю – рука в крови. На землю смотрю – осколок бутылки в крови… В общем, я лоб стеклом рассёк. Глаза Карины от удивления сильно округлились. – То есть этот шрам… – она нежно провела пальцем по едва заметному рубцу над моей правой бровью. – Да, – засмущался я. – Тот самый случай… Мы смотрели друг другу в глаза. Карина поглаживала мой шрам. Извозчик покорно молчал. Конь отстукивал монотонный ритм, слившийся с мягким шумом листвы. Тёплый воздух ласкал веки. Всё вокруг пребывало в гармонии. – С тех пор стал бояться лошадей, – признался я. Извозчик остановился, пропуская перебегавших дорогу детей. Затем повернул к нам голову и, подмигнув, сказал: – Глаза у страха велики. Таки народная русская мудрость. Он приятно улыбнулся и поехал дальше. Я пусть и не люблю, когда посторонние вмешиваются в разговор, но к извозчику у меня было иное отношение. Услужливость, что проявлял он с начала нашей поездки, могла подчинить сердце самого неотёсанного невежи. Я не прочь был немного побеседовать с ним. – Знаете, я согласен с вами. Но что поделать, если страшно? – Я могу сказать, потому и говорю, що не стоит кому би то ни было рассказывать о своих страхах. Ибо ваши страхи – есть ваша же слабость. Извозчик довольствовался, что ему подвернулась возможность вставить свои «пять копеек». – Вы правда так считаете? – поинтересовался я. – О, я в этом глубоко убеждён, уважаемый. Его речь хоть и была преисполнена неприкрытого пафоса, но за тем скрывался ощутимый опыт, а лёгкий еврейский акцент тонко намекал на важность сведений, коими извозчик приготовился делиться. – Я таки расскажу вам маленькую историю. Одно время я выпивал неистово. Каждый божий день, даже в шаббат накидывался изрядно. Жена София терпела, ох как терпела, но ни слова не говорила. Святая женщина… Я ничего не мог поделать. Русского человека хлебом не корми, но стопку-другую таки дай пропустить за обедом. А как ви уже догадались, я таки русский. Мы с Кариной незаметно посмеивались над этим чудиком. – Однако я начал переживать, що София однажды от меня уйдёт из-за моих каждодневных «лехаимов». Свои переживания я регулярно и безвозмездно передавал в личное пользование моему когда-то другу Леониду, который также регулярно и, как мне тогда казалось, безвозмездно приглашал меня в гости, щоб отведать анисовой водки. И таки що ви думаете?.. В один несносный майский день… Налакавшись той самой злосчастной анисовой водки… Не совсем похожий на человека я появляюсь дома, где жена София, не вытерпев моего скотского состояния, устраивает сцену из мексиканского сериала (как если би Россия была би Мексикой)… А ещё на следующий не менее несносный день… Когда-то друг Леонид таки уводит мою Софочку! Уводит навсегда и безвозвратно! Шлимазл!.. И ви правда не стали би спорить, що второе здесь вытекает из первого. Не знаю, насколько у извозчиков принято рассказывать подобные истории севшим в повозку незнакомцам, но мораль мне была ясна. Вообще меня радовало, что тоска улетучилась сама по себе, а главное – Карина снова улыбалась. – Ну а кто виноват-то? – спросила она. – Вы – потому что не доглядели? Или друг – потому что… – Ойц-ойц-ойц, уважаемая, – перебил извозчик. – Ви же таки знаете, що у нас в России всегда виноват тот, в ком больше вина. – Это точно, – протянул я. Мы остановились у фонтана, где было довольно людно. Извозчик, возвратив прежнюю театральность, провозгласил: – Пррриехали! Он спрыгнул с козел, открыл дверцу повозки с моей стороны и учтивым жестом пригласил на выход. Я, помня, что нужно подать Карине руку, выполнил всё в точности соответственно этикету. Затем расплатился с извозчиком, который, охотно приняв деньги, сказал напутственную речь: – Знайте, уважаемый. Слабость может стать оружием против вас же самих. И самое досадное, когда это оружие оказывается в руках близких. – Я вас понял… Простите, нам пора… Извозчик, приподняв котелок над головой, галантно поклонился, и, не изменяя своей театральности, отправился завлекать новых клиентов. Мы с Кариной проводили его взглядами. – Бывает же такое, – Карина ткнула меня в бок, взглядом провожая удалявшегося извозчика. – Может, он сумасшедший? – Да нет, я думаю, он совершенно здоров… Просто несчастен… От фонтана мы следовали по дорожке, сплошь кишащей весёлой толпой, что подхватила нас своим течением, словно оползень. Сотни радостных, преимущественно детских голосов перебивали другие сотни похожих. Все они слились в один большой звуковой поток, напоминавший грохот водопада. В шумихе слышались только обрывки фраз: – …сель пойдём? – Только недол… – …кая огром… – Вон посмот… – …ату купишь? Казалось, что такую неразбериху невозможно было бы разогнать и гранатой. Да что там граната, – торнадо был бы бессилен перед этим столпотворением. Я присмотрелся: мы приближались к высоким воротам, над которыми большими расписными буквами лучилась надпись «Диво Остров»… Глава 7 «Диво Остров» – главный парк развлечений культурной столицы; место ежедневного скопления тысячи гостей; один из любимых петербуржцами центров времяпровождения; сюда стекаются все, кому уже наскучило бродить по галереям, музеям да выставкам. Об этом мне рассказывала Карина, когда мы с ней миновали ворота. Уж она-то знала, чем и как дышал город. Парк встречал нас знакомым хрипевшим голосом из рупора, прикрученного к столбу: «Гости и жители Санкт-Петербурга! Диво Остров ждёт вас! Американские горки! Колесо обозрения! Катапульта! И многие другие аттракционы! Незабываемые впечатления! Для вас, вашей семьи и ваших друзей!..» Народу была тьма. Дети рассекали на трёхколёсных велосипедах, подростки – на самокатах, молодёжь – на скейтбордах, взрослые же – по привычке на своих двух. Одни скорей бежали занимать очередь в кассу, другие – уже с билетами сломя голову неслись к аттракционам; кто-то делал семейное фото, кто-то ворковал на качелях; средь толпы протискивались какие-то размалёванные скоморохи на ходулях, всячески забавлявшие народ. Повсюду стоял приторный запах сахарной ваты, попкорна и газировки. Высоко в воздухе парили воздушные шары, кем-то ненароком выпущенные из рук. Первый аттракцион, бросившийся мне в глаза, был огромных размеров маятник, что с великой силой тяжести размеренно раскачивался из стороны в сторону. От него доносились восторженные взвизги, писки, выкрики – настолько энергичные, что с их помощью можно было бы запустить ядерный реактор. По другую сторону стояли несколько детских каруселей. Мы прошли на площадку, в центре которой выстроились две очереди из детей разных возрастов, коими руководила женщина в спортивном костюме. Очевидно, проводилась какая-то эстафета. Но меня больше интересовало колесо обозрения, величественно возвысившееся над площадкой. Я смотрел на него, высоко запрокинув голову и щурясь от солнца, чьи ослепительные лучи скользили по самой верхней точке аттракциона. – Ну что, кружок для начала? – предложила Карина. Не сводя взгляда с колеса, я ответил: – В общем… можно… Я приобрёл билеты, и мы проследовали в кабину. За пару минут мы очутились наверху. Впервые в жизни я был так высоко над землёй, отчего с непривычки мне покруживало голову. Парк раскинул свой ландшафт, просматриваемый, словно на ладони. Прямо подо мной из-за деревьев выросли две массивные груды металлолома с проложенными по их поверхностям рельсами. Несомненно, это были американские горки. Детские карусели значительно уменьшились, превратившись в механические игрушки, а люди вовсе стали похожими на букашек, хаотично бегавших по плоскому, как серый лист, асфальту. Я поднял голову, и… Мимо меня пролетела ракета! Да, так и было – ракета! Прикреплённая тросами к гидравлическому подъёмнику она следовала по кругу параллельно земной поверхности, после чего подъёмник опускал ракету. Развернувшись, я увидел высоченные башни, напоминавшие опоры линий электропередач, между которыми вверх-вниз летала сферическая кабина. – Интересно? – с доброй усмешкой спросила Карина. – Ага! – одолевал меня детский восторг. – А вон посмотри. Я перевёл взгляд, куда указывала девушка: на горизонте в свете солнечных лучей золотился город. Тот самый город, коим я восхищался из окна троллейбуса, – теперь предстал в виде большущего макета, склеенного по кусочкам талантливейшим и очень кропотливым архитектором. Кучевые облака, словно огромные моллюски, неспешно ползли по крышам домов, подобным бетонным ульям. Проспект, уходивший в перспективу, сливался с шёлковой нитью горизонта, неся в пучину города сотни машин, следовавших друг за другом, точно муравьишки. Этот миниатюрный мир делал ритмичные вдохи и выдохи, обещая всем его обитателям наполнить день удивлениями. – Красота… – прошептал я. Колесо завершило круг, мы вышли. Ландшафт, словно фотография, запечатлелся в моей памяти, но ощущения остались там, на верху колеса. Мне хотелось срочно повторить. – Давай ещё раз? – спросил я Карину. Она закатила глаза: – Ну ты прям как маленький. – Чего? – Ничего, пойдём! – Куда? – Со мной! Карина взяла меня за руку и куда-то потащила, словно непослушного ребёнка. Я едва поспевал за ней. Мы пришли на кассу, Карина вытащила две сотни. – Ну вот, а говорила, денег нет, – удивился я. Она отмахнулась от меня и обратилась к кассиру: – Два на «Великолукский». – Куда? – не понял я. – Комбинат, – очередная отмашка. Карина забрала билеты и, взяв меня за руку, снова куда-то потащила. – Какой ещё комбинат? – не унимался я. – Мясо. Комбинат. Решив, что девчонка бредит, я попробовал отшутиться: – Слушай, а может, лучше на аттракционы, чем в комбинат? Но она мчала, как заведённая, ничего не объясняя. Что за комбинат? Почему комбинат? Зачем комбинат? Спустя пару минут перебежек перед нами выросла конструкция американских горок, та, что я наблюдал из кабины колеса обозрения. – Вот. Комбинат, – наконец остановившись, объяснила Карина. – Это? – испуганно таращился я то на конструкцию, то на девицу. – Что-то не похоже на комбинат… Пойдём лучше по мороженке треснем… Я начал медленно отступать, но Карина, крепко держа меня за руку, тут же притянула обратно. – Ты испугался что ли? – Не-не-не, – лепетал я, изо всех сил стараясь совладать с собой, – ничего я не испугался! С чего ты вообще взяла? Я ж просто это… Ну как его… О, смотри! Прикольно! Я попытался отвлечь внимание девушки на проходившего мимо скомороха на ходулях, но, естественно, это предприятие оказалось провальным. Карина, не реагируя на мою младенческую уловку, тащила меня на посадку. Я всё ещё надеялся выиграть время: – Слушай, а парк до которого часа работает? Может быть, мы не успеем? Разумеется, очередная попытка была тщетной. Я глянул на аттракцион: на высоте, равной примерно восьми-десятиэтажному дому, по рельсам во весь опор неслась цепочка из кабинок, откуда вылетали взрывные вопли, готовые запустить десяток ядерных реакторов. Мои коленки подогнулись. Я и не заметил, как мы оказались на посадочной площадке. Очередь таяла всё быстрее, поджилки тряслись всё больше, рука Карины сжимала мою всё крепче. И тогда наступил момент икс. Мост был сожжён, Рубикон перейдён, поезд тронулся – Карина протянула билеты оператору. – А горка слишком высокая? – зачем-то задал я вопрос, ответ на который очевиден. – Не выше Эвереста, – безучастно буркнул оператор, принимая билеты. Мы сели в кабинку. Я силился глотнуть как можно больше воздуха, не переставая дрожать почти всем телом. Карина же была чуть более спокойнее удава, что после плотного обеда. Но её невозмутимость никак не передавалась мне, как бы я того ни желал. Оператор пристегнул наши ремни и опустил ограничители. – Скажите, а горка слишком быстрая? – я ждал, чтоб хотя бы оператор сжалился надо мной и успокоил. Но тот, словно палач, вторил: – Не быстрее самолёта. Так безэмоционально успокаивает врач, уставший от своего ремесла. Ну что ж, хирург, режь! Карина положила руку мне на колено и, посмотрев на меня безмятежным взглядом, тихо произнесла: – Это не страшней, чем на лошади. Я, заставляя себя поверить её словам, попробовал отшутиться: – Надеюсь, в этот раз без крови. Прозвучал сигнал старта. Я выдохнул, и аттракцион тронулся с места. Мы медленно взбирались на первую самую высокую горку. Я наивно уповал, что под весом пассажиров механизму не хватит мощности дотянуть кабинки до первого виража, и тогда мы преспокойно вернулись бы к месту посадки. Но надежды, само собой, оказались напрасными. Наш состав достиг пика злополучной горки. Оставалась секунда… Я вспомнил детство… Моё счастливое детство… Мне где-то лет пять… Я в плавках сижу на галечном берегу речки, двумя руками загребаю мелкие камешки и подбрасываю высоко вверх. Галька фейерверком разлетается во все стороны. Я резко прикрываю голову, но один из камешков всё же находит уязвимое место и больно бьёт по темечку. Я плачу. Подбегает мама, берёт меня на руки, прижимает к себе, жалеет… А вот мне примерно девять… Я играю с соседскими мальчишками во дворе. Мы соревнуемся по прыжкам с качели. Я раскачиваюсь, едва не закрутив солнышко, отталкиваюсь и, вытянувшись руками вперёд, дугой пролетаю в воздухе. Перекувыркнулся. Мальчишки смеются, но я прыгнул дальше всех. Я победил… Теперь мне лет четырнадцать… Отец учит меня бриться. Я наношу пену на лицо ровным слоем и непрерывно веду станком по скуле. Отец показывает, как надо правильно: движения должны быть короткими и плавными, станок нужно постоянно споласкивать струёй тёплой воды. Я выполняю… И вот мне уже восемнадцать… Я в армии, на первых стрельбах. Лёжа на плащ-палатке перевожу предохранитель «АК-74» в положение очереди. Жму на спусковой крючок. Приклад бьёт в плечо, пули летят куда угодно, но только не в мишень. Отсоединяю пустой магазин, из подсумка достаю заряженный, присоединяю, дёргаю затворную раму, жму на спусковой крючок…

Конец ознакомительного фрагмента.