– Кто часто посещает ваш дом, господин профессор?

– О, многие люди, и, как вы убедились однажды, разглядывая фотографическую галерею моей дочери, известные, — с достоинством произнес Зандлер.

– Я подразумеваю завсегдатаев вашего дома.

– Ну, Вайдеман, Зейц, Пихт, Вендель, иногда Эрих.

– Кто такой Эрих?

– Хайдте, брат Ютты.

– Вот как! Откуда он?

– Был ранен. Сейчас содержит фотолабораторию напротив моего особняка.

– С кем он живет?

– Один. Впрочем, в одном доме с Зейцем.

Новое имя насторожило Коссовски. «Ютта — Эрих… Зейц! Неужели Зейц! Или он профан, или очень умный разведчик?..»

– Итак, господин профессор, 25 ноября 1941 года на высоте сорока метров отказал правый двигатель? Зандлер кивнул.

– Как раз тот, который был неправильно отрегулирован?

– Да.

– Испытывал Вайдеман?

– Разумеется.

– Вы не вспомните, как вел себя Вайдеман перед полетом?

– Как обычно. Был деловит, весел и, я бы сказал, спокоен.

– Он не ожидал аварии?

– Странный вопрос, господин капитан. Какому летчику-испытателю хочется отправиться на тот свет, пока не призовет его бог?

– Простите, господин профессор. Теперь поговорим о том дне, когда вы на испытательных стендах у моторов заметили постороннее лицо.

– Да, я вошел, и мне показалось, что один из двигателей работает не на обычном, а на взлетном режиме. Я подошел к пульту, дежурный инженер спал. И тут я увидел промелькнувшую тень. Сам включил сирену. По тревоге в мастерскую сбежались все, кто был на аэродроме. Даже пилоты. Но мы в мастерской никого не нашли.

– Где сейчас инженер?

– Он был уволен и послан на фронт. Кстати, это был порядочный, крайне добросовестный человек. Я ничем не могу объяснить его сон на дежурстве.

– Кого из пилотов заметили вы?

– Пихта и Вайдемана.

Коссовски не делал пометок. Его натренированная память крепко схватывала все, что могло относиться к делу. Просто на листке блокнота он чертил замысловатые фигурки, что делал всегда, когда в работе решал какой-нибудь ребус. Когда Зандлер произнес фамилии пилотов, завитушка под карандашом круто взбежала вверх.

– И еще вопрос, господин профессор, — проговорил он, помолчав. — Вы можете предположить, что рядом с вами действует иностранный агент?

– Агент — могу. Иностранный — сомневаюсь. Может быть, антифашист?

– Вы были в социал-демократической партии?

Лиловые веки Зандлера вмиг одрябли. «Ага, вот чего боится профессор Зандлер», — отметил про себя Коссовски, а вслух проговорил:

– Меня вам нечего опасаться, я же не штурмовик и не гестаповец…

– Да, я придерживался до 1920 года демократических взглядов, — выдавил из себя Зандлер.

– Ну, кто из нас не был романтиком, — усмехнулся Коссовски. — Я тоже протестовал, когда убили Либкнехта и Люксембург. И даже был молодежным функционером демократов.

– Да, времена меняются, — вздохнул свободней Зандлер.

– Ну, у меня все… Извините за эту крайне неприятную беседу. — Коссовски простился и поехал в общежитие летчиков.

Авиагородок располагался за Лехфельдом: прямой проспект с особняками и виллами, в которых жили служащие Мессершмитта. У самого аэродрома выстроились бараки, одинаково длинные и низкие, с редкой зеленью перед окнами. А за кирпичным забором с колючей проволокой тянулся испытательный аэродром.

…Вайдеман играл в джокер, когда в общежитие пилотов вошел Коссовски.

– Зигфрид! Ты имеешь обыкновение появляться, как дух, бесшумно. По каким делам сюда?

– Проездом, Альберт. Некоторым образом я теперь отвечаю за Лехфельд. А заодно решил навестить друзей.

«Надо быть начеку с этим волкодавом», — подумал Вайдеман.

– Кстати, ты хорошо выглядишь, — сказал Коссовски.

– В двадцать восемь лет рано жаловаться на здоровье.

– А почему же тогда, в Рехлине, у тебя вдруг повысилось давление?

– Ах, вот ты о чем… Честно говоря, меня преследовала неудача за неудачей. Много раз смерть заглядывала мне в глаза. Я испугался.

– Ты не пил накануне?

– Кажется, пил.

– С кем?

– С Пихтом, конечно.

– Ты дружишь с ним?

– Как сказать?.. Вначале были дружны, сейчас, по-моему, между нами пробежала какая-то кошка.

– Почему?

Вайдеман пожал плечами.

– Раньше вас что-то объединяло. А сейчас дороги расходятся? — Алый шрам на лице Коссовски напрягся сильней.