— Я на своей, за вами!

Михайлов полез на водительское место, а я заглянул в салон, поманил пальцем Лжекривошеину. Выманил ее на улицу.

— Садись в «Волгу», со мною поедешь.

Спорить актриса не стала, забралась в салон. Пассажирские двери «Икаруса» закрылись и тяжело раскачиваясь на рессорах, он выкатил на проезжу часть. Мы с Таисией — за ним.

— Там, в пансионате, гуляют участники районного съезда передовиков, — заговорил я. — Для пущего хаоса, надо чтобы твои коллеги растворились среди них. Ты же до нужного момента будешь со мною.

— Коллегам все едино, с кем бухать и развратничать, — цинично заметила Неголая. — А вот что я буду с этого иметь, кроме денег?

— Разберемся.

К помпезному зданию пансионата «Загородный» мы подъехали уже в кромешной темноте. Главный корпус был освещен только в правом крыле. Со всех сторон его окружал парк. В окутавшем деревья и кусты густом ночном тумане были едва различимы разноцветные туши автомобилей, припаркованных у парадного крыльца, на широких ступенях которого белели громадные гипсовые вазоны. Вслед за основной группой участников представления, мы с Таисией поднялись к входной двери, рядом с которой валялся толстяк в костюме, пошитом, видать, еще во времена Хрущева. Я наклонился над лежащим.

— Живой! Только пьян вдребезги…

— Гегемон гуляет, — с мрачным презрением пробормотала актриса.

— Как можно! — хмыкнул я. — Это же передовик производства! Знаменосец коммунизма…

— Пьяная скотина он, а не знаменосец… — процедила моя спутница сквозь зубы.

И я понял, что Неголая уже в роли — глупой, жадной, презирающей честный труд «королевы постельных клопов».

Я оттащил пьяного от двери внутрь небольшого предбанника, и мы вошли в вестибюль. Навстречу нам, из темной ниши, справа от входа, выдвинулся шкафообразный тип, со скучающей, словно выцветшей до неразличимости черт, рожей. По видимому, это был охранник из людей Терентия Жорыча. Таисию он явно узнал, потому что кивнул ей, а вот на меня уставился угрожающе. Ну да, так я и велел Семену, пусть его мужики делают вид, что не знают меня. Театр так театр. Все должны играть так, как если бы на них и впрямь из темноты зрительного зала смотрят сотни глаз.

— Это со мной! — напряженно сказала Неголая, от которой укрылся истинный смысл этой мизансцены.

Тип не обратил на нее ни малейшего внимания, продолжая ощупывать равнодушным оловянным взором мое лицо. Тогда я вынул из кармана пятерку. Охранник взял купюру, не изменив выражения лица, кивнул одобрительно, показал, куда нам следует пройти, и задвинулся обратно в тень. Мы направились к лестнице, но не к той, что вела наверх, а к той, что — в полуподвал, то и дело натыкаясь на следы грандиозной попойки. Пришлось отшвыривать ногами пустые бутылки, переступать через раскиданные бумажки, обходить ящики из-под пива, вина и водки. Сверху низвергалась веселенькая зудящая мелодия, и слышны были возбужденные мужские и женские голоса.

— Я хочу получить плату немедленно! — выдвинула ультиматум актриса, вынимая из ридикюля ключ и вставляя его в замочную скважину двери с номером 03. — Иначе, сорву представление!

Вот же стерва! Она заранее все продумала и даже завладела ключом от одного из номеров. Я посмотрел на часы. Было только пять минут восьмого. До прибытия главного действующего лица оставался еще почти час. А, ладно! Надо же как-то убить время. Не о тонкостях же театрального искусства с ней толковать. И я сам толкнул дверь комнаты, пропуская даму вперед. В темноте виден был только блеск нитей, начавшегося дождя за окном, да смутно белеющий силуэт кровати.

— А грим не сотрем? — спросил я.

— А я и не собираюсь с тобой лизаться, — последовал ответ.

Утомившись, мы тихо лежали в темноте, прислушиваясь к нестройному хоровому пению наверху. Передовики, а может и примкнувшие к ним артисты, душевно выводили: «Забота у нас такая, забота наша простая, жила бы страна родная и нету других забот…»

— Это твои горланят? — спросил я.

— Что? — зевая переспросила Таисия.

— Твои коллеги поют?

— А-а, наверное…

— Какого же черта? — возмутился я. — Забыли, что они иностранцы?

— А ты прислушайся… Они же с акцентом поют.

Я прислушался. Неголая оказалась права. Сквозь потолочные перекрытия доносилось: «И снэг и вэтэр и звьёзд ночной польёт…» Актриса демонстративно отвернулась к стене и затихла. Через несколько мгновений стало слышно, как она сопит. Я посмотрел на часы — десять минут восьмого. Можно было еще повалятся. Шум за узким, под самым потолком, окошком вырвал меня из дремы. Кто-то бродил в парке во мгле, трещал кустами, громко разговаривая:

— Не могу я списать эти трактора… — жаловался какой-то мужик плаксивым голосом. — Мне в райкоме глаз на жопу натянут…

— Не натянут… — утешал его другой. — Не дам! Я депутат Верховного Совета или нет?

— А если ты депутат, где закон, чтобы старую эМТээСовскую рухлядь списывать?..

— Да не ссы, будет тебе такой закон!

— Я сколько раз просил, чтобы скотомогильники огораживали? — пропищал третий голос. — А они мне — ты коммунист или сукин сын?..

— Эй ты, санэпидемстанция, ссы подальше о меня, — требовал тот, кто называл себя депутатом. — А то заразишь еще каким-нибудь ящуром…