– Только попробуй, – тем же вызывающим мурашки тоном пригрозил Хорхе. И обернулся ко мне уже нормально: – Здравствуй, Урсула. Рад видеть тебя в добром здравии. Рядом с тобой, полагаю, Салли?

Она радостно взмахнула тесаком, затем попыталась что-то сказать, но только пискнула – и сразу уткнулась ко мне в плечо, пунцовея.

– Стесняется, – пояснила я, поглаживая её по лопаткам. – Вообще это ей несвойственно. Можно сказать, что вы – исключение.

– Польщён, – улыбнулся он, а потом обернулся вбок, к трибунам, убранным пышными алыми цветами, и произнёс: – Вы продолжайте, не стесняйтесь. Я могу даже в клетку вернуться, если так будет спокойнее…

Йен фыркнул, и решётка в глубине ложи рассыпалась ворохом бледно-розовых лепестков.

– …впрочем, не стоит слишком много внимания уделять пустым формальностям, – невозмутимо заключил Хорхе и присел на перила, согнув одну ногу в колене.

Этот короткий обмен репликами подействовал на благородное собрание живительно. К счастью, прибить нас больше не пытались – впрочем, может, и пытались, но защитные чары Йена все покушения сводили к нулю, зато шепотков ощутимо прибавилось. Некоторые чародеи, оправившись от первого удивления, даже не старались понизить голос, размышляя вслух.

А замечательная местная акустика, рассчитанная на прения сторон в справедливом суде, отчётливо доносила мнение каждого.

– Действительно, Лойероз, – раздался задумчивый голос с трибуны из-за наших спин. Принадлежал он убелённому сединами импозантному мужчине с завитыми усами. – В окружении красивых баб, что характерно.

– Разуй глаза, это не баба, а Росянка, – зашептал кто-то слева, почти с самого верха. Судя по тембру – молодой парень.

– Рядом с ним и Росянка – баба…

Тильда полуобернулась, выразительно проводя пальцем по горлу, вдоль чокера.

Трибуны охватила эпидемия кашля.

– Я получаю огромное удовольствие от нашего непринуждённого общения, – между тем вкрадчиво заметил Йен, обращаясь, кажется, к тем самым ложам, утопающим в алых цветах. – Однако пора вернуться к делу, вы не находите?

Густые тени укутывали красные трибуны подобно вуали – можно было смутно различить силуэты, заметить движение, но не увидеть что-то конкретное. Вот и сейчас в ответ на эту реплику там выступила из глубины размытая человеческая фигура и царственно повела рукой. Тотчас же голоса смолкли – не хуже, чем после чар «минуту внимания». Большую часть лож и кресел также заволокло дымкой, и Тильда вполголоса пояснила, что так делают, чтобы сохранить анонимность и не оттягивать на себя внимание во время суда. А над тремя балконами наоборот вспыхнул яркий свет: над тем, где прежде располагалась клетка Хорхе; над широким помостом, где застыли, словно статуи, четверо в масках и в сложных, явно церемониальных одеждах – похоже, распорядители или нечто в том же духе; наконец, над узкой, вытянутой, как дразнящийся язык, плитой, где высилась громоздкая кафедра, за которой скрючился, подавшись вперёд, человек в оранжевом пиджаке.

Эло Крокосмия.

Если кого наше появление и лишило дара речи в буквальном смысле, то его. Челюсть у него отвисла так низко, что гротескно узкое, вытянутое лицо могло, кажется, развалиться на две части в любую секунду. Наконец он взял себя в руки и, тяжело дыша, прохрипел:

– От имени всех… Х-ха… всех, собравшихся здесь для справедливого разбирательства… Я, Эло Крокосмия, садовник, обвиняю Хорхе, известного как Альосо-и-Йедра, в том, что он опозорил звание садовника и нарушил равновесие Запретного Сада.

– А я повторю, – устало вздохнул Хорхе. – Запретный Сад – не качели, которые приходят в движение от любого толчка, и не аптекарские весы, что сдвигаются от легчайшей пушинки. И если вас, молодой человек, оскорбил мой урок, вы можете бросить мне вызов на Арене. И не устраивать фарс.

Крокосмия, видимо, достаточно восстановил свой эмоциональный баланс, чтобы не бросаться на наживку, и продолжил уже почти спокойно:

– Садовникам запрещено сражаться друг с другом. Вторгнуться во владения другого садовника, преследовать его людей и пытаться его убить – преступление. Если тот, кто должен следить за порядком в Запретном Саду, сам оступается, то это влечёт за собой гораздо более тяжёлые последствия, нежели прегрешения обычного чародея. И потому я прошу самого жестокого наказания – по справедливости.

Хорхе потёр переносицу и пробормотал вполне отчётливо:

– Словоблудие, сплошное словоблудие.

Линия плеч у Крокосмии заметно задралась, точно он рефлекторно втянул голову в плечи.

– Также я прошу удалить с Арены посторонних, не имеющих приглашения, – сказал он, как выплюнул, впервые посмотрев в нашу сторону.

Если честно, от его взгляда мне захотелось спрятаться куда-нибудь в надёжное место… Впрочем, вряд ли существовало место более надёжное, чем я занимала сейчас.

– Приглашение? – неподдельно изумился Йен и приобнял меня, недвусмысленно показывая, что я под его защитой. – А почему вы решили, что его у меня нет? Есть, и не одно. Если говорить конкретно, то их пять… нет, прошу прощения, шесть штук, – улыбнулся он и жестом фокусника, словно карты, разложил веером несколько конвертов. – Так… Это – от человека чести, который проиграл мне желание семьдесят три года назад, а теперь любезно вспомнил о своём проигрыше. Вот это, кажется, прислано в уплату семейного долга, а это – «да бери ты что угодно», обещанное шестьдесят пять лет назад при весьма занятных обстоятельствах, – тут он почему-то скосил взгляд на меня и смущённо кашлянул. – Остальные прислали приглашения, по-моему, только для того, чтобы посмотреть, что из этого получится. Весьма разумное решение – развлечений без меня здесь явно недоставало. Пощекотать нервы, нарушить баланс, растоптать каноны…