С моих слов записано верно
вернуться

Пустогаров Андрей Александрович
Шрифт:

«Ах, Тбилиси, Тбилиси – какая-то яма…»

Ах, Тбилиси, Тбилиси – какая-то яма.Разве только распробовать стих Мандельштамаприезжать сюда стоит, селиться на склоне,что изрезан морщинами, словно ладони,у того, кто идет с топором за дровамив своей черной одежде, здороваясь с нами.Ведь отсюда, грустя о червонном Иране,Пастернак задыхался про серные бани.Счастье в улиц откосах бродить до рассветабычьебойных церквей охраняют ракеты.Сумрак прян виноградом и рван…Что же крутится в ухе всё: «Ах, Эривань…» [12] ?

12

«Ах, Эривань…» – начало стихотворения О. Мандельштама.

Tour Eiffel

Жара чуть утихла,но от солнца в воздухе столько блеска,что наперсточники у Эйфелевой башнивсе быстрее тасуют свои стаканчики,и то и дело кто-то из обступившей их смуглолицей толпывыигрывает крупную сумму,а остальные приветствуют счастливчика громкими аплодисментами.Даже в тени под деревьями столько солнечного света,что восточноевропейские женщиныодна за другой подбирают в траве у наших ногзолотые кольца и от всей души протягивают их нам.– Летите, – машу на них рукой,отгоняю, как ос от груши, —несите на хвосте своим детям это цыганское золото Парижа!Да не оставит оно на детской коже черных пятен!Да превратит его прикосновение к детской кожев настоящее золото!И каждый пускай отгадает, под каким стаканчикомлежит его счастье!Даже тот, кто пожалел денег и сил,чтобы забраться под небесана знаменитый стальной столппосреди изнуряющего блесказолотого парижского дня.

Черные белки Торонто

«Боинг», как ладья Харона, везет за Большую Воду,в край забвения и необременительной смерти.Господи, сколько же тут китайцев!Так мы никогда не пройдем паспортный контроль!Но, оказывается, здесь тоже встает солнце,блещут озера, шумит водопад,и повсюду в зеленой траве шныряютэти маленькие подружки Прозерпины,черные белки Торонто.

«Столб стоит над Ниагарой —…»

Столб стоит над Ниагарой —это Отче Саваоф.Белый, влажный он и ярый,головой до облаков.Эти рухнувшие водыв котловане меж озервертят мельницы погоды,гонят ветры на простор.Брось с обрыва вниз монету:– На пяток-другой годовнамели тепла и света,старый мельник Саваоф!

В Харькове

…такой осенью хорошо думается, и на этих деревьях хорошо повеситься.

Сергей Жадан. Баллада о Биле и Монике
Йогансен-фест кончился.До поезда осталось часа полтора.У гигантского памятника Ленину поздняя свадьбаготовилась запустить в теплое ночное сентябрьское небокитайские фонарики счастья. – Ну что, – предложил Сергей, – последние пятьдесят?Вон там на днях открылась забегаловка «Папаша Хэм»…Мы спустились в только что отремонтированный подвал.Со стены нам улыбнулась большая нарисованная голова папаши Хэма.По другой стене от потолка до пола свисал кубинский флаг —минималистский вариант американского по числу звезд и полос.Еще в один зал с баром вела похожая на трап лесенкас поручнями из канатов.Там галдела молодежь и мужской голос пел под гитару что-то в стиле рок,но слов было не разобрать.Сергей ушел в бар за водкой, а вернулся еще и с владельцем заведения.– Любые ваши инициативы… – говорил ему владелец. – Мы открыты…Он повторил «Мы открыты» раза три, и я догадался, что речь оботкрытости художественным инициативам.– Вот сейчас поют ребята, – продолжил он, – просто пришли с улицы и предложили спеть.Публике нравится, и нам нравится.Он повел нас к барной стойке.Вдоль всей ее боковой поверхности, как черный иконостас,мастихином были написаны мужские фигуры —некоторых я узнал сам, остальных подсказал наш Вергилий:Дали, Шевчук с Бодровым-младшим, Стив Джобс, Марк Твен,оба владельца заведения, блогер Навальный, майор Маресьеви физик-инвалид Хокинг.– Так что любые ваши предложения, – говорил хозяин, —любые предложения…– У меня есть предложение, – сказал я Сергею.– На ту вот белую стенку повеситьружье, из которого застрелился папаша Хэм.– Не начинай! – отшутился Сергей.2012

Метро

Гляди – «Беговая».Упрятанный в словопришел, открываясь,на явку Егова.Ты едешь, как робот,зазоры все уже —«Кропоткинской» ропот,«Тушинской» уши.

Александровский сад

Есть в местности какая-то отрада,хоть юнкера здесь гибли и стрельцы.И думаешь, когда идешь по Саду,глядишь на итальянские зубцы:– Какой купаж там в старые мехи налит?..Но столько красок в воздухе и звуков!Хоть колокольней новою испорчен вид,и вместо Сталина стоит какой-то Жуков.

Московское Сити

За Крылатскими холмами тьма.Над излучиной реки она чуть чернее,а после редеет, растягиваясь на пойме.Как сигнальная ракета, мерцает высокий огоньи, опираясь на костыли подъемных кранов,продуваемое насквозь метелью,по колено в снегубредет по полюразбитое войсконедостроенных небоскребов.2010

«Третье Транспортное…»

Третье Транспортноедолго идетчуть нижежелезнодорожной насыпии над голубоватой щебенкойтолько облака и небо —словносчастливые вагоныразбрелисьи пасутсяна синейтраве

От Садового к Бульварному

В жару по столице прогулкине так чтобы очень легки,но все же с Кольца в переулкизатянут тебя сквозняки.Среди тополиного пуха,разрухи, увечий и сквернМосква семенит, как старуха,одета в столетний модерн.Но все в нем пошито по мерке,и дышишь свободно, покас каким-то сомнением церковьглядит на рабочий ДК.И снова в разломах Москва ирасколот, как мозг, тротуар…Запнувшись о рельсы трамвая,выходишь к пруду на бульвар.И нет пешеходу запретов —шагай хоть до мартовских ид.Вид сзади: остряк Грибоедовв трагической тоге стоит.

«Текстили13 вы мои, Текстили…»

Текстили [13] вы мои, Текстили!Оттого ли, что жил я в Подольске,и меня электрички везли,я перрон вспоминаю ваш скользкий.И когда, проскочив поворот,появлялся фонарь вожделенный,в электричку врывался народ,будто варвары лезли на стены.Но привратный стихал скоро бой,и, добычу закинув на полки,возвращались устало домойинженеры, фарцы, комсомолки.Их встречал городок над рекой,развозили автобусы в спальни,в допотопный древлянский покой,в быт простой, как рисунок наскальный.И, как ясли – вола и осла,укрывало их небо седое.И провинция тихо спала,как младенец под яркой звездою.

13

Станция Текстильщики Курской железной дороги.