— Эмоции мешают тебе принимать решения, — говорю я.

— Пошел ты, — она бьет меня в ребра. Рефлекторно я отпускаю ее.

Она приземляется на задницу, но быстро приходит в себя, перекатываясь на бедро. Выставляет ногу и пинает меня, отчего я плюхаясь рядом.

Вырывается смех.

— Ты хорошо тренировалась.

Блейкли стонет, поднимаясь на колени.

— Я знала, что ты сталкерил меня, больной…

— Присматривал, — говорю я ей, поворачиваясь на бок и поднимая руки как раз вовремя, чтобы блокировать ее кулак. Боль обжигает мне ладонь, и я обхватываю ее запястье, сильно сжимая, чтобы заставить разжать ладонь.

Монетки падают со звоном на кафельный пол.

— Ты сломаешь себе пальцы. И мне они нравятся.

Она пытается вырваться, но я не отпускаю.

— Я старалась разбить тебе лицо, а не ломать себе пальцы.

Ловлю ее другую руку, которая тянется к моему животу. Встречаюсь с ее глазами цвета морской волны, в которых бушует буря.

— И когда закончишь избивать меня до полусмерти, что будешь делать? Куда ты пойдешь? Я нужен тебе, Блейкли.

Она прищуривает глаза, переполненные яростью.

— Если ты не можешь меня вылечить, тогда ты бесполезен. Отпусти меня.

— Никогда, — говорю я. — Я больше никогда тебя не отпущу.

Возможно, я оставил ее однажды. Я мог бы даже заставить себя держаться подальше. Но прикасаясь к ней сейчас, дыша с ней одним воздухом, чувствуя, как ее сердце колотится в груди…

Для меня все кончено.

Пусть Грейсон выпотрошит меня тупым ножом для масла, лишь бы с Блейкли все было в порядке.

Я даю ей шанс осуществить свою угрозу и опускаю ее запястья. Она секунду удерживает мой взгляд, прежде чем поднять руку и направить локоть мне в нос. Поскольку я не могу допустить, чтобы сломанный нос добавился к списку моих недугов, ловлю ее кулак и выворачиваю руку вниз, заламывая предплечье за спину и прижимая ее грудь к своей.

Прежде чем она успевает ударить левой, я хватаю ее руку и прижимаю к бедру.

Смотрю ей в лицо, гадая, насколько далеко силен ее гнев, готова ли она пожертвовать собой, причинив боль мне. Один удар головой освободил бы ее.

— Я не против заниматься этим всю ночь, — говорю я, не в силах сдержать улыбку. — Но нам правда нужно обсудить кое-что. Просто дай знать, когда устанешь.

— Пошел на хуй.

Мой стояк подпрыгивает при этой мысли. Я стону.

Вспышка гнева загорается в ее глазах, и она откидывает голову назад.

Вместо того, чтобы позволить ей травмировать нас обоих ударом головы, я отпускаю ее руки и хватаю за бедра сзади. Тяну ее вперед и опускаю обратно на пол. По сути, это защитная позиция, и если бы она больше тренировалась с захватами, а не с ударами руками, она бы поняла, что находится в самом мощном положении.

Я толкаюсь между ее бедер. Когда она закидывает на меня ноги, я наваливаюсь на нее сверху, удерживая ее запястья над головой.

Смотрю вниз и восхищаюсь тем, как ее грудь поднимается под майкой от тяжелого дыхания. После нескольких бесполезных попыток освободиться, ее сопротивление ослабевает. Она расслабляет мышцы и опускает голову на пол.

— Почему ты просто пялишься на меня, урод?

— Пытаюсь решить, чего хочу больше, — я сильно толкаюсь в нее, отчего она издает тихий стон. — Сорвать с тебя штаны и попробовать на вкус, или засунуть пальцы глубоко внутрь…

Ее бедра сжимают мой живот в попытке отстраниться. Когда это не удается, она снова вздыхает.

— Мне легко удалось убить человека случайно, но когда я хочу сделать это намеренно — не получается.

— Потому что, несмотря на все бушующие эмоции, ты не хочешь меня убивать. Открою тебе маленький секрет об эмоциональных способностях, — держу ее запястья одной рукой, чтобы спуститься ниже по ее телу. Зубами приподнимаю край ее маечки, обнажая нежную кожу и изящный изгиб ее живота, который я зарисовал по памяти.

— Ненависть и любовь почти неразличимы, — говорю я. — Нами правит страсть, и гнев достигает своего апогея, когда овладевает любая из этих эмоций.

— Ты ненормальный, если веришь, что мы любим друг друга.

Я оставляю поцелуй на ее животе, приоткрываю рот, чтобы провести языком, вызывая легкую рябь мурашек и хриплый вздох с ее губ. Это сводит с ума. Я борюсь с безумным желанием раздеть ее догола и погрузиться в нее так глубоко, чтобы она больше не отрицала нашу связь.

— Мы не влюблены, — соглашаюсь я с ней. — Мы до боли нуждаемся. Любовь — это всего лишь дофамин и норадреналин, химические вещества, вырабатываемые для временного притупления боли. Почему боль? Она реальна. Мучаемся, чтобы соединиться и удовлетворить потребность. Кажется, будто это несправедливо, но мы должны отвечать на требования.

Ее бедра дергаются в ответ. Она едва двигается, но малейшее прикосновение ее киски к члену почти уничтожает меня.

— Господи, Блейкли, ты сводишь меня с ума, — я прижимаюсь лбом к ее груди, опьяненный ее соблазном. Мне плевать, если она выжмет из меня жизнь. Я бы принял боль и удовольствие в равной степени.

Она такая же, как была раньше. Но теперь мягче. Хрупкая и боязливая. Сильная и хитрая, но с сомнениями. Раньше она никогда не сомневалась. Она никогда не позволила бы мне прижать ее к полу.