Кровь просачивается сквозь повязку на моей руке, и я поднимаю ее, чтобы не запачкать простыню.

— Мне нужно перевязать руку, — говорю я, но ее мягкое прикосновение — этот контакт кожа к коже — мешает двигаться, даже дышать.

— Просто скажи мне, — говорит она.

— Ты права, — говорю я, осматривая повреждение на своей руке. Блейкли воспользовалась моей слабостью, что подтверждает мои следующие слова. — Брюстер не смирится с тем, что его так изящно подставили. Он будет копать, пока не найдет то, что ему нужно для защиты, а это значит, что ты всегда будешь в опасности, — я поднимаю на нее взгляд, — пока он жив.

Она наклоняется вперед и обхватывает руками колени через одеяло.

— Ты забываешь, что я хочу признаться в преступлении, это в любом случае полностью опровергает твою гипотетически абсурдную идею. Итак, что еще у тебя есть?

Я влюбился в ее огонь, настолько, что принял ожоги, но в такие моменты, как этот, ее упрямство вызывает у меня желание либо пробить стену, либо пригвоздить ее к кровати.

— Память и время, — говорю я, садясь рядом с ней, — те еще твари. Ты не можешь уничтожить ни то, ни другое, и не можешь проявлять контроль там, где ты в равной степени рискуешь потерять его.

То же самое приводящее в бешенство нетерпение, должно быть, терзает ее, когда она запускает пальцы в волосы.

— Алекс, какого черта? Не говори со мной загадками.

— Ты не можешь признаться в убийстве Эриксона, — говорю я. — Они тебе не поверят.

Ее пристальный взгляд перемещается на меня, и в ошеломленном выражении лица я вижу понимание. Она знает, что я могу изменить улики. Если она еще не поняла, почему я выбрал мишенью жертв из ее списка, то сейчас она собирает все воедино.

— Я могу попытаться, — говорит она, пытаясь разоблачить мой блеф. — Признания от меня, человека, нанятого, чтобы отомстить Эриксону, будет достаточно, чтобы замутить воду, — она пожимает плечами. — И, по крайней мере, это облегчит мою совесть.

Я провожу рукой по волосам.

— Ты всегда можешь попробовать, и, возможно, у тебя даже получится. Или окажешься в лечебнице. Человек с весомым титулом и влиянием, такая как знаменитая доктор Нобл, сможет легко это сделать.

Она сбрасывает одеяло и выскальзывает из постели.

Вся измотанная до костей, истощающая мое терпение.

— Возвращайся в постель.

— Я ухожу, — говорит она, разыскивая обувь. — Уберусь из этого сумасшедшего города.

Я заключаю ее в объятия прежде, чем она успевает дойти до двери спальни. Ее сопротивление слабое; она легко сдается, когда я обнимаю. Она тоже измучена.

— Посмотри на меня, — серьезный тон моего голоса заставляет ее мгновенно поднять глаза. — Ты — торговец правосудием.

Ее брови сходятся вместе, когда замешательство искажает ее черты.

— Чего…

— Ты забрала жизнь Эриксона в том переулке, потому что ему нужно было умереть, — говорю я ей. — Месть, правосудие, уравновешивание весов… как это не назовешь, это заложено в твоем характере, в твоей ДНК. С первого момента, как ты дала отпор хулигану на детской площадке, ты знала, что делать, Блейкли, — я тяжело выдыхаю, смягчая свой тон, и поднимаю руку, чтобы убрать волосы с ее лица. — До того, как мы встретились, по-любому был момент, когда ты сомневалась. В какой-то момент ты поняла, что мести будет недостаточно.

Она не движется, ее захлестывает какая-то смесь страха, шока и, возможно, даже облегчения. Я отпускаю ее, убирая руки, чтобы дать ей пространство, но остаюсь рядом.

Она не отрицает мои слова. Я знаю, потому что изучал ее психопатию и тип личности, и да, есть шанс, что Блейкли никогда бы не совершила убийство.

Но, скорее, этим бы все и закончилось.

И тогда бы у нее не хватило эмоций и чувства самосохранения, чтобы защитить себя.

После напряженного мгновения, в котором мы оцениваем друг друга, пока тишина всех признаний, которые мы оба отказываемся раскрывать, она сглатывает, моргая, выныривая из суматохи своих мыслей.

— Я всегда думала, что смогу остановиться, — признается она.

Я глубоко вдыхаю ее запах в свои легкие.

— Вполне возможно.

— Но я никогда по-настоящему не узнаю, — говорит она. — Уже нет.

Зато теперь знает иное. Пусть осуждает меня и возмущается, но я не единственный злодей в ее жизни.

Однако я позволю ей использовать меня как боксерскую грушу. Пусть делает все, что хочет. Пусть свалит всю вину, и я приму это на себя. Приму боль, которую она жаждет причинить, лишь бы она занялась со мной любовью.