Блондины, словно хищники оскалились на Марка. А он… Он повёл себя как-то странно.

На лице Либермана промелькнула растерянность, будто он увидел то, чего совсем не ожидал. Он прищурил глаза сканируя близнецов «рентгеновским» взглядом; на скулах мужчины нервно заиграли желваки, взгляд стал тяжёлым и мрачным.

Марк схватил меня за руку и резко дёрнул на себя.

– Иди за мной, Алиса. Быстро!

Я даже ойкнуть не успела, как Либерман стремительно потащил меня через весь зал в сторону нашего столика.

Фух, кажется, пронесло. Мордобой отменяется.

И это меня безмерно обрадовало бы, если бы не странное поведение Марка…

Его движения были нервными и грубыми. Он с такой силой сжал моё запястье, что я невольно поморщилась от боли.

Да что с ним такое? Что происходит?

– Марк, подожди, – кричу я, но Либерман меня будто не слышит, прёт тараном как ледокол, прокладывая себе путь в потоке танцующей молодёжи. – Марк! Стой! Мне больно!

Мужчина резко остановился и пронзил меня острым, как игла взглядом.

– Ты совсем из ума выжила, Алиса?! – вдруг рявкнул он.

– Я не понимаю тебя…

– Не понимаешь? Ты позволила этим двоим лапать себя, как последнюю… дрянь! – взревел он и сморщился презрительно. – Ещё чуть-чуть, и они бы трахнули тебя в одном из сартиров клуба. От Софи я ещё мог ожидать чего-то подобного, но не от тебя.

Каждое его слово, как звонкий, хлёсткий удар по щекам. Неожиданно и очень больно. Кожа на лице тут же вспыхнула нестерпимым жаром, будто её кипятком окатили.

Но, что я сделала не так?

Ведь я всего лишь танцевала, как, впрочем, и все в этом зале. А то, что у меня было два партнёра… это ведь ещё ничего не значит! Я бы никогда не позволила близнецам ничего лишнего. Ну я же не дурочка совсем, и прекрасно понимаю, что делаю. Я всего лишь хотела…

«Да, Алиса, – горько усмехнулась сама себе. – Ты хотела, как лучше, а получилось – как всегда».

– Марк, я…

Хочу оправдаться, объяснить ему, как сильно он ошибается, но Либерман резко обрывает меня на полуслове и говорит сквозь зубы едва сдерживая свой гнев:

– Я взял на себя ответственность, Алиса. Я обещал Степану Петровичу, что верну тебя в целости и сохранности. Так и будет!

Марк совсем не доверяет мне. Не видит, как сильно я его люблю. И глупости творю только ради него, черт возьми!

– Но я… Я же ничего не сделала плохого. Марк! Мы просто танцевали…

– Ты вела себя, как шлюха! – скривился он, буквально выплёвывая обидные слова.

Вот, чёрт!

Зачем он так?

Глаза тут же защипало от навернувшихся на них слёз. Я почувствовала себя раздавленной и униженной. А самое больное – слышать эти слова от любимого мужчины. Чувствовать его презрение и видеть холод в глазах.

Это, как ножом по сердцу.

Невыносимо!

– Пошли. Вечеринка окончена! – Либерман снова грубо схватил меня за руку и, подведя к столику, велел сесть: – Садись и жди здесь. Я сейчас найду Софи, и мы поедем домой, – наклонился ко мне и пригрозил пальцем, как нашкодившему подростку. – И не смей никуда дёргаться, Алиса! Сара, присмотри за ней.

Подружка Либермана активно закивала. Когда же он ушёл, она прошлась по мне колючим, неприятным взглядом с презрительной ухмылкой, которую неумело пыталась спрятать в уголках губ.

– Ну ты даёшь, Алиса! Устроила тут… настоящие грязные танцы. Позорище!

Внутри что-то окончательно взорвалось, и меня буквально порвало от злости и негодования.

– Тебе-то какое дело?!

Да кто эта девица такая, чтобы учить и оскорблять меня? От Марка я ещё кое-как смогла выслушать поток этих обидных и несправедливых слов, но, от этой воблы сушёной – не стану!

– Мне-то всё равно, – хмыкнула «вобла», – А вот Марк… был неприятно удивлён.

Ну всё – с меня хватит!

Я подскочила с дивана и, зло поджав губы, решительно метнулась к выходу.

– Стой! Ты куда, Алиса!

Сара закричала мне вслед, подорвалась было за мной, но я, развернувшись, рявкнула её в лицо:

– Иди к чёрту!

Я выскочила из клуба как ошпаренная, порывисто расталкивая входящих внутрь гостей. Мне было всё равно, что об мне подумают или скажут. Плевать! Я даже не обратила внимание на возмущённый оклик охраны.

Меня всю трясло от обиды. Глаза застилали жгучие слезы, а в душе – был полный раздрай.