Час уже поздний, но свет в окне жучилы горит. Пожалуй, дверь он мне не откроет… я не открыл бы на его месте. Нахожу шкафчик электрощитка в коридоре — слава российскому раздолбайству, замок сломан — и вырубаю электричество в квартире.

Из недр квартиры доносятся шаркающие шаги. Дверь медленно открывается. Ставлю ступню в проем, хватаю пухляша за грудки, дергаю на себя, щелкаю тумблером, заталкиваю хозяина в уже опять освещенную квартиру, закрываю дверь

Все это совершенно незаконно, конечно. Если у пухляша рыльце в пушку, в полицию он не обратится, а вот если его совесть чиста… у меня могут быть такие проблемы, что даже майор Леха не отмажет. Ладно, снявши голову, по волосам не плачут.

— Что это за наглость? Что вы себе позволяете? — возмущается пухляш, но как-то слегка ненатурально.

Включаю телефон на запись и задаю особенный вопрос:

— Скажи как есть, ты пытаешься подобрать пароль к аккаунту Льва Викторовича Котлярова, используя добытые в ходе работы сведения?

Пухляш отвечает ровным тоном:

— Да, я подбираю пароль, используя данные с компьютера Котлярова.

Перевожу дух. Теперь проблемы будут, но не у меня. Проигрываю очухавшемуся пухляшу запись.

— Ну, что делать будем? Это увольнение и лишение лицензии детектива — в самом лучшем случае. А могут и уголовное дело возбудить — сумма-то немаленькая.

Пухляш тяжко вздыхает, глядя в пол:

— Поймите, это такой соблазн — огромные деньги и притом будто бы ничьи… Не знаю, как так получилось. У меня, конечно же, был только спортивный интерес! Присваивать биткоины я не стал бы, отдал бы наследникам…

Усмехаюсь:

— Ну да, конечно, именно так и было бы. Ладно, хватит этой лирики. Выбор у тебя следующий. Либо в понедельник в девять нуль-нуль эта запись оказывается одновременно в телефоне твоей начальницы и начальника отдела резонансных дел. Либо ты сейчас сообщаешь мне все, что удалось выудить из компьютера Льва, удаляешь свою копию данных и думать забываешь об этом аккаунте.

— Я все расскажу, конечно! Вот только немного удалось найти…

— Тем хуже для тебя. И, кстати, в дальнейшем раз в неделю ты докладываешь мне обо всем, что происходит в «Марии». Заказы, оборот, кадровые перестановки, кто с кем против кого дружит… все.

С волками жить — по волчьи выть. В конкурентной борьбе нет плохих методов, а есть неэффективные.

Пухляш через силу кивает. Умный, скотина, понимает, что деваться ему некуда…

— Пойдемте, покажу вам, что нашлось в этом компьютере… немного, смотрите. Обычные медиаданные, деловая переписка, сайты там разные… ничего особенного. Только вот этот текстовый файл был заархивирован и спрятан в одной из служебных папок. Там всего одна строчка…

Пухляш открывает файл. В нем текст «Прошлое становится все важнее». Мда, глубокомысленно, но ни черта не понятно…

— Я так и эдак вводил эту строку, — вздыхает пухляш. — Ничего не подошло. Ну да вы знаете. Давайте скину вам использованные варианты.

— А есть идеи, что это может означать?

Пухляш разводит руками:

— Всю голову сломал. Вот ей-богу, не вру: никаких идей…

* * *

— До сих не можем поверить, что Льва Викторовича больше нет, — говорит мужчина средних лет в ярком рабочем комбинезоне, измазанном маслом. — Знаете, в тот день, когда он умер, самый старый станок в нашем цеху встал, и мы толком не можем его запустить. Как без рук мы без нашего главного инженера…

— У Льва Викторовича был Дар к ремонту станков?

— Нет, что вы, — техник улыбается. — Станки он просто знал и любил. А Дар у него был — заказы для нас находить. Без заказов, сами понимаете, станки бесполезны — при капитализме, чай, живем. Дешевле заказать в Китае любые стройматериалы, чем отечественную промышленность развивать. Лев Викторович умел договариваться, а теперь… Теперь и люди, и техника простаивают. Скоро штат сокращать придется, вот и переговоры ведем о перестройке одного из цехов в ночной клуб…

Поиск контактов покойного никакого результата не дал — его старые друзья умерли, а новых он не заводил, жил замкнуто. Зато в свои семьдесят лет обладающий внушительным состоянием старик продолжал работать главным инженером на одном из умирающих городских заводов.

— Лев Викторович дружил с кем-нибудь из коллег?

— Да вот не скажешь, чтобы дружил. Ровно ко всем относился. Если кому помощь нужна была — выбивал всеми правдами и неправдами. Старался, чтобы у нас тут все по справедливости было, а не по рынку. Зато, к примеру, пьянки на работе не терпел, хотя сразу не увольнял — собрания трудового коллектива проводил, пытался пьяницу усовестить как-то. Старой закалки был человек. Его, может, не все любили, но все уважали. Вон, до сих пор цветы к портрету приносят…

Посреди обшарпанного, явно знавшего лучшие времена заводского холла стоит стенд с перечеркнутой черной лентой фотографией. Лев Викторович в безупречно сидящем костюме с галстуком смотрит строго и серьезно. Рядом стоят несколько букетов — дешевых, из ближайшего ларька, но почти свежих. Под портретом — напечатанные на принтере с севшим картриджем слова: «Человек умирает, а идея его живет».

Царапает эта фраза. Логично было бы — дело живет, а идея… ну какая еще идея?

Спрашиваю у техника: