Мой мозг отказывается нормально работать. Я вижу молоденькую девочку и, принимая во внимание тот ужас, что произошел со мной, я могу представить только то, что она должно быть является еще одной жертвой. Но она ведет себя как ни в чем не бывало, бродя по дому с игрушкой.

Я сглатываю и заставляю себя сохранять спокойствие.

— Привет, малышка, — говорю я странным голосом. — Я не знаю, где я, но не могла бы ты мне помочь…

Она кричит. Бросает ведро и мчится обратно по коридору. Я стою и смотрю ей вслед.

Только когда она убегает, мой разум заканчивает обрабатывать ее облик. Двенадцатилетняя девочка, шатенка, с карими глазами, небольшим количеством веснушек и худощавой фигурой. Ее волосы убраны под странную маленькую шапочку, которая подходила к платью, похожему на что-то из исторической драмы, простому и синему, с соответствующим белым фартуком.

Я смотрю на ведро. Оно сделано из деревянных реек с железными кольцами, а его содержимое растеклось лужей на полу — это парящая вода, от которой пахнет так же как и в моей комнате — лекарственный, вязкий запах.

Перевожу взгляд на холл. Это коридор с золотыми дамасскими обоями, которые я помню по дому моей прабабушки. Рядом с моей комнатой горит свет. Латунный светильник на стене, извергающий белое пламя.

Я делаю еще один шаг назад, натыкаясь на то, о что ударилась ранее. Это шкаф, в верхней части которого стоят керамические миска и кувшин, а также небольшое зеркало на подставке. Шкаф из темно-красного дерева, две двери закрыты латунным замком с выгравированным китайским драконом.

У меня скручивает живот и подступает тошнота. Меня похитили и бросили в чью-то больную фантастическую версию викторианского дома с бедным ребенком, которого заставили играть роль горничной.

Тошнота перерастает в гнев, когда я снова вдыхаю. Хорошо, что бы это ни было, я справлюсь, и я смогу помочь той девушке. Мне просто нужно понять, что происходит, и подыграть. Помочь ребенку; поймать этого ублюдка; спасти себя.

Выпрямляюсь, мой взгляд поднимается к зеркалу, к моему отражению в нем, и…

На меня таращится блондинка из переулка.

Глава 3

Я стою перед шкафом, уставившись на отражение белокурой девушки из переулка. Очевидный ответ — я смотрю на другую проекцию. Я даже не успеваю подумать об этом, потому что моя первая реакция — испуганно отпрянуть назад, но девушка в зеркале повторила мои движения.

Ее шея покрыта синяками, на виске повязка, словно ее ударили туда, и я тут же мысленно переношусь в переулок, слышу, как она задыхается и падает, вижу руки, сжимающие ее горло.

Девушке — я бы даже сказала, молодой девушке — не больше двадцати. Медово-светлые волосы, вьющиеся до середины спины. Ярко-голубые глаза. Среднего роста, с изгибами, еле сдерживаемые корсетом на груди.

Не я.

Это совершенно не я.

Я делаю глубокий вдох. Или пытаюсь, но корсет сковывает движения. Я смотрю вниз и вижу, что на мне платье. Хлопковое платье с длинными рукавами, похожее на то, что было на сбежавшей девочке. Когда я провожу руками по лифу, я чувствую жесткость под ним.

Кто укладывает раненую молодую женщину в постель в платье и корсете?

Я почти смеюсь над своим возмущением, как будто эта «девушка» — незнакомка, а я негодую от ее имени.

Эта незнакомка — я.

Послышались глухие звуки шагов на лестнице. Тяжелые шаги по скрипучему полу, и топот более легких. Я делаю туловищем движение вверх, словно собираюсь выскочить из платья, только чтобы резко вдохнуть. Затем подбираю юбки — фраза, которую у меня никогда не было причин использовать раньше, — и бегу к двери, закрывая ее до того, как люди достигнут верха лестницы.

Несколько мгновений спустя кто-то поворачивает ручку, а я прислоняюсь спиной к двери.

— Катриона? — говорит женщина. — Открой дверь.

Я закрываю глаза прижимаясь к двери, и понятия не имею, что делаю, но ясно только то, что я не хочу ни с кем встречаться, пока не выясню, что, черт возьми, происходит.

— Алиса, ты уверена, что она проснулась? — спрашивает женщина.

Голос девушки:

— Да, мэм. Она стояла на ногах и говорила, хотя то, что она сказала… Ее разум, должно быть помутнел от удара.

Женщина ворчит:

— Только этого не хватало.

Я с трудом разбираю акцент, который кажется более сильным, чем я привыкла в Эдинбурге. Мой мозг сглаживает ее речь в нечто, чей смысл я могу уловить.

— Катриона? — повторяет пожилая женщина.

Я прочищаю горло и играю роль словно в историческом романе, одновременно посылая слова благодарности моему отцу, профессору английского языка.

— Боюсь, я больна, мэм, — говорю я. — Можно я еще полежу в постели?

Я вздрагиваю. Я звучу как актриса уличного театра в исторической драме. Даже мой голос не мой. Это более высокий тембр, с сильным шотландским акцентом.