Я хочу, чтобы вы читали эту книгу, помня, что вы не одиноки. Каким бы вопросом вы ни задавались прямо сейчас, кто-то где-то (и даже, возможно, гораздо ближе, чем вы думаете) задается тем же вопросом. Если поискать в Твиттере такие слова, отражающие эмоции, как «счастье» или «разочарование», как я сама обычно делаю, придумывая темы для своего блога, вы найдете бесконечное количество похожих мыслей, чувств, проблем, наблюдений и выводов.

Вопросы – вот что нас объединяет. Но найдем ли мы и будем ли использовать те ответы, которые придают внутреннюю силу каждому из нас как личности, зависит только от меня и только от вас.

Кем бы вы ни были, чем бы ни обладали, чего бы ни достигли, – в определенный момент жизни вы страдали. Из шести основных эмоций, которые выделяют психологи, – счастье, грусть, удивление, страх, отвращение и гнев – большинство связаны с болью.

Многие из нас знают, что наши бабушки были правы, говоря: «И это тоже пройдет». Но когда мы страдаем, нам так не кажется. Когда гормоны, вызванные болью, захлестывают наше тело, вынуждая нас подчиниться инстинкту выживания, нам иногда кажется, что после случившейся катастрофы наша жизнь больше не будет такой, как прежде. Нам кажется, что выстроенный нами мир окончательно рухнул. Если мы перестанем сильно тревожиться, то, скорее всего, ситуация никогда не изменится. Если мы не будем достаточно злиться, значит, мы смирились с тем, что произошло. Если нам не будет достаточно больно, значит, мы открыты к тому, чтобы встретиться с еще большим страданием.

Верно?

Нет, так это не работает. Даже если нам кажется, что, испытывая эти эмоции, мы правы мы не сможем освободиться от них, постоянно варясь в этом. Стресс не помогает нам найти решение, а тем более решение рациональное. Гнев не наказывает людей или обстоятельства, которые нас ранили. Он наказывает только нас. И горечь не защищает от новой боли. Скорее она заставляет страдать еще больше.

Эмоции – не решение наших проблем, однако мы должны позволить себе их испытывать. Подавление эмоциональной боли зачастую лишь усугубляет ее. И именно в такие моменты все становится очень запутанным: если мы не должны сопротивляться своим чувствам, как знать, в какой момент отпустить их? Как одновременно позволить себе чувствовать то, что мы должны почувствовать, и быть уверенными, что мы не упускаем момент здесь и сейчас?

В 2003 году я арендовала небольшую студию без мебели в Нью-Йорке, всего на несколько недель, чтобы проверить, выживу ли я, если перееду сюда, стремясь осуществить свою мечту стать актрисой. Был август, и площадь Таймс-сквер походила на сауну, набитую людьми, вот только никто на месте не сидел, каждый пытался куда-то добраться, движимый чувством срочности, как это обычно бывает в Нью-Йорке.

Через пару часов после того, как я забрала ключи от квартиры, я вышла на улицу, чтобы снять деньги в банкомате и сделать покупки. Когда я направлялась в магазинчик на углу, Манхэттен вдруг погрузился в темноту. Я тогда еще не знала, что Нью-Йорк, как и другие главные города многих штатов, часто подвергался отключениям электроэнергии. Светофоры выключились, из-за чего образовались огромные пробки. Люди торопились попасть в магазины, чтобы запастись едой, зная, что в ближайшие часы они этого сделать не смогут. Это был полный хаос, и меня охватила паника.

У меня не было ни денег, ни запасов еды, ни свечек, ни плана действий. Я села на обочине, прислонившись к почтовому ящику, и попыталась восстановить дыхание. Очевидно, я скорее хрипела и сипела, чем вдыхала и выдыхала, поскольку один мужчина присел на корточки рядом со мной, положил мне руку на плечо и спросил: «Эй, вы в порядке?» Я совершенно не рассчитывала на то, что он станет слушать мое нытье и жалобы о том, что я только что приехала, у меня нет при себе наличных денег, мне страшно, мне придется продавать свое тело за бутерброд, а потом за фонарик. Не моргнув глазом, этот мужчина дал мне пять долларов и показал, где находится ближайший магазин. Там я взяла бутылку воды, но на еду денег не хватало. Девушка на кассе дала мне половину жареной утки, записав на бумажке номер моей кредитной карты, чтобы списать оплату позже. Теперь у меня была вода и еда, и мне оставалось лишь позаботиться о свете. Я заглянула в ресторан и, рассказав свою историю бармену, вышла оттуда с семью чайными свечками.

Улочки, которые вели к месту расположения моей квартиры, становились все более оживленными. Поэтому я остановилась на площади Таймс-сквер, которая в темноте выглядела просто потрясающе. Теперь я знала, что все мои базовые потребности удовлетворены. Это было все равно что попасть за кулисы перед спектаклем на Бродвее и за иллюзией волшебства обнаружить искусственные конструкции. Действительно, это было очень похоже, поскольку вокруг музыкантов, устроивших на площади импровизированный спектакль, собралась самая разная публика. Я завела разговор с девушкой, сидящей рядом со мной, рассказав ей, как меня поразило, что жители Нью-Йорка оказались настолько милыми, дружелюбными и готовыми прийти на помощь, притом что им нужно было подумать и о своих собственных нуждах. Она ответила, что в трудные времена жители Нью-Йорка стоят плечом к плечу, особенно после событий 11 сентября. Вопреки сложившимся стереотипам, они заботятся друг о друге, очень сострадательны и отзывчивы.

Я не помню, как звали ту девушку, но никогда не забуду то, что она рассказала дальше: ее отец и парень погибли в рухнувших башнях-близнецах. В один и тот же день, меньше чем за два года до нашей случайной встречи, она потеряла двух самых дорогих ее сердцу людей. Говорят, смерть некоторых людей необъяснима и бессмысленна, особенно если представить, что эту смерть можно было предотвратить. Но смерть очень редко (если вообще когда-либо) имеет смысл, особенно если она наступает в результате столь бесчеловечных поступков. Я наблюдала за ней, сидящей рядом со мной, – сильной, цельной и ничем не отличающейся от меня или кого-либо другого, кто никогда не сталкивался с такой сильной болью. Я задавалась вопросом, как ей удавалось продолжать жить, выходить на улицу при дневном свете и оставаться настолько спокойной, зная по собственному опыту, что неожиданно снова может произойти какая-нибудь трагедия. Я смотрела ей прямо в глаза (что могло показаться вызывающим), пытаясь найти в них признаки всепоглощающего внутреннего смятения. Я подумала, что, возможно, пережив столь ужасную трагедию, она была лишь тенью самой себя, особенно учитывая, как мало времени минуло после такой страшной потери.

Затем я стала вспоминать, где сама находилась в тот момент, когда мне сообщили об атаках 11 сентября. Я мучилась язвой в своей постели; на моем ночном столике лежало шесть ампул с лекарствами, выписанными доктором, а я в смертельной скуке раздумывала над тем, кто придет на мои похороны проститься со мной, если вдруг я умру. Вот уже около 10 лет я проходила лечение и, несмотря на это, рассчитывала лишь на то, что проведу остаток своих дней одинокой, несчастной и запертой, словно узник оглушающей жестокости своего сознания. Я была пухленькой, не по годам развитой двенадцатилетней девочкой, когда мальчик впервые зажал меня в школьном коридоре, назвав при этом шлюхой. На протяжении многих лет я слышала, как парни и девчонки, по отдельности или в группах, называли меня «толстой шлюхой», хватая меня без моего согласия. В какой-то момент я стала верить в то, что в моем согласии нужды нет. Однажды какая-то девчонка из соседней школы сказала мне: «Я слышала, ты подумываешь над тем, чтобы сменить школу. Даже не пытайся. Всем и так уже известно, что ты грязная шлюха». С того момента я действительно поверила в то, будто всем, кого я встречала, каким-то образом уже давно было известно, насколько я жалкая и ничтожная. Через десять лет, когда мне было двадцать два, я все так же чувствовала себя в ловушке, под слоем стыда и сожаления, как под десятками наваленных друг на друга свинцовых фартуков, защищающих от рентгеновских лучей. Я пыталась избавиться от них, мучая себя голодом, объедаясь и толстея, я пила и боролась, но ничто не менялось и я продолжала чувствовать себя запертой в ловушке своего отвратительного и нелюбимого тела.