Как только за нами захлопнулась дверь, я прислонился к горячим трубам и буркнул:

– Ледовая гончая.

Фарри широко улыбнулся.

– Да ла-а-адно, – насмешливо протянул он.

Мне стало обидно. Когда демон крался к нашей каюте, парень должен был понять, что это не человек! Фарри же слышал его и боялся так же, как и я. Неужели из головы всё уже вылетело?

– Он тебе не показался странным?! – разозлился я. – Как он смеялся, там, за дверью? Как он говорил? Как двигался? Как он тут оказался?

– И страннее видали! Ты поклонников алого камня не видел. Ледовая гончая, – повторил мальчишка и фыркнул. – Идём к Эльму, повеселишь его этой сказкой.

– Но ты же слышал!

– Я много слышал, – неожиданно серьёзно сказал Фарри. С его лица исчезла издёвка. – Очень много. Но Ледовая гончая – это сказки! – Он неожиданно смягчился: – Да, этот мужик был странным. И эти крики про компас, кстати, что за компас, не знаешь? – Ответа Фарри ждать не стал. – Но Гончая… Мой папа любил рассказывать сказки про чёрных капитанов и их Гончих. – Мальчишка вдруг помрачнел и обрезал: – Это всё сказки.

Потом мы оделись потеплее и отволокли труп Гончей в трюм, чтобы вытолкать его в дыру, через которую это неотличимое теперь от человека нечто попало на наш ледоход. Одеревеневшее от мороза тело застряло, зацепившись за один из металлических лепестков. Мы с Фарри на пару упёрлись в стену, выпихивая мертвеца ногами. Наконец тот неуклюже вывалился наружу и исчез в мешанине снежинок, оставшись где-то там, на прокорм вьюге и ледяным волкам. Он ничем не отличался от простого человека, и если забыть чувства твари, забыть страшные мысли женщины в Кассин-Онге то, может, Фарри действительно был прав?

Когда я поделился своим опасением с Эльмом, тот, не отрываясь от штурвала, отреагировал недоброй усмешкой:

– Не время для собачьих сказок, парень. Клянусь собственными зубами, совсем не время. Видимо, дыру пробили нам тараном, а может, она и раньше была, собака задери. Но Ледовая гончая… Малыш, ты сильно приложился головой. Иди отдохни… И приготовьте мне что-нибудь пожрать.

Мне показалось глупым продолжать настаивать. Подошвы ботинок всё ещё липли к полу, к крови Сканди ан Лиана, и гораздо важнее показалось спуститься на грузовую палубу, к алтарю Светлого Бога, и помолиться за душу старика. Пусть он после смерти попадёт туда, где ему будет хорошо и спокойно.

По дороге к алтарю я зашёл в каюту и забрал компас Одноглазого. Последними словами Сканди были: «Барроухельм» и «инструментарий Лунар». Все силы умирающий шаман потратил, чтобы прошептать мне их. Почему же это было так важно для него?

Вообще у каждого из нас выпадает момент, когда жизнь проходит через развилку, и от того, куда ты свернешь, зависит то, что ждёт тебя в будущем. Налево пойдёшь – и станешь великим охотником, но никогда не будешь богачом, направо пойдёшь – будешь богат, но лишишься счастья. Прямо пойдёшь…

Обидно, что ты никогда не знаешь, куда на самом деле приведёт та или иная дорога. Всё зависит от множества факторов, от тебя не зависящих. Ты можешь рассчитывать на одно, а получишь совсем другое. Однако гораздо досаднее, когда твою дорогу выбирают за тебя, а в конце пути ты остаёшься ни с чем. Но я не думал, что мне уготован именно этот вариант.

В тот день, стоя перед алтаря Светлого Бога и молясь о душе шамана Сканди ан Лиана, я сжимал в руках загадочный артефакт и знал, что дорога моя теперь ведёт в Барроухельм. Город, лежащий далеко за Снежной Шапкой. Город, о котором я только слышал.

Настоящий город.

Я сделал свой выбор.

Не знаю, как циркачу Эльму удавалось разглядеть хоть что-то в окружавшей нас метели. Однако когда буря наконец улеглась, выяснилось, что от рассекающей снежную равнину линии путевых столбов отклонился он совсем чуть-чуть. Они чернели чуть левее по курсу.

Горизонт очистился, тучи уползли прочь, сквозь серую хмарь кое-где проступило ярко-синее небо, а затем и первые лучи солнца пробили облака.

Большую часть пути мы проводили вместе, в рубке. Почти не разговаривая и иногда прыгая на месте в желании согреться, или же ныряя на жилую палубу, поближе к горячим трубам. Храмовый ледоход полз вперёд, но из-за бескрайности раскинувшихся перед нами просторов казалось, будто он стоит на месте.

Я никогда в жизни не забирался так далеко от Кассин-Онга. Всюду, куда ни брось взгляд, сверкал на солнце ослепительный снег. Мы не сговариваясь надели сетчатые очки из мелкой проволоки. В таком ракурсе мир, конечно, становился не самым приятным местом. Но без столь неудобной защиты можно «досмотреться» до рези в глазах, а потом и вовсе ослепнуть. Человек, проживший всю жизнь во льдах, знает об этой опасности с пелёнок. Впитывает с молоком матери и скупыми уроками отца.