Хождение из Зимнего дворца в народ дорого обошлось Карамзину. Простудился, а последние три года он болел, должно быть, чахоткой. Болезнь обострилась, и врачи советовали немедленно переехать во Флоренцию. Карамзин написал царю письмо. Своих средств на переезд в Италию у него не было. Семья большая, четыре сына и три дочери. Крестьяне – а у его жены тысяча душ в нижегородском имении – оброка не платили. По счастью, посольство во Флоренции покидал дипломат Сверчков.

Вяземский рассказывал Грибоедову о жизни знаменитого историка с горьким изумлением. 23 года Карамзин назывался государственным историографом, но жалованье не получал. Карамзин просил государя определить его на освободившееся место в посольстве.

– Мне Елизавета Николаевна открыла семейную тайну! – говорил Вяземский. – Карамзин сам ходил в лавку покупать чай и сахар. Подешевле искал товар.

Царь, узнавши о нищенстве Карамзина, приказал министру финансов назначить историку и его семейству пенсию: 50 тысяч в год.

Указ этот был дан за 9 дней до смерти Николая Михайловича.

Грибоедов глядел на счастливые березы. Листва ликовала, подставляясь радостному летнему солнцу. Он вдруг догадался: улыбается. А надо было плакать. И чтоб слез хватило на все будущие времена России.

О человеке, столь близком царям, известном всему царству, и во веки веков всегда думалось: какой счастливец, какое благополучие! А оно вон какое…

О, русское писательство!

«Горе от ума» все еще в тетради. Тысячу раз переписано поклонниками, но ведь не издано! А могло бы уже радовать зрителя во всех городах, где театры. И сему быть! Поставят! Поставят во всех театрах России. Когда-то… А вот что оно такое – «когда-то»? Чье? Быть ли этому «когда-то» великой судьбой или до конца мира останется горемыкой?

В Вышнем Волочке Грибоедов ходил смотреть воду в шлюзах.

Радищева шлюзы изумляли истинным изобилием Русской земли. Свидетели тому – суда, наполненные плодами земледелия.

Но на то он и Радищев! Даже изобилие тотчас превратил в жестокий укор. Поведал о земледельце, поставившем свое хозяйство по высшей европейской мере. Земля у него обильно рожала, работники трудились, как муравьи, а он заботился о них. Давал им столько хлеба, чтобы сохранять жизнь крестьянам. Заканчивая главу, Радищев призывал сокрушить орудие труда такого хозяина, сжечь его риги, овины, житницы и развеять пепел по нивам.

Автор «Горя от ума» не видел для народа лучшего времени ни сегодня, ни в будущем. Декабристы, Карамзин, тем более Пугачев – не понимали разницы между сутью русского мужика эпохи царя Алексея Михайловича и имперской России Петра Великого.

У боярина Бориса Ивановича Морозова, воспитателя Алексея Михайловича, в селе Большое Мурашкино – село недалеко от Волги – крепостные держали полторы сотни лавок, две сотни полулавок, а были и четвертные лавки. Мало того, среди этих крестьян, крепостных, дюжина мужиков имела собственные корабли. На этих кораблях с низовья Волги везли в Россию соль, белуг, осетров, товары из Персии, с Кавказа.

При Петре Великом, охотнике до окон в Европу, русский крестьянин – раб. При Екатерине Великой – собственность, часть имения, которую можно продать, разлучая мужа с женой, отца и мать с детьми.

Дворяне, напялившие по приказу Петра парики, чтоб уж совсем быть розными со своею собственностью, отказались от родного языка. Не решились господа довести дело до конца: превратить церковные служебники из церковно-славянских во французские. Дело, может, и сделалось бы, но Господь Наполеона наслал. И лупили мужики всласть и чужих и своих. Мундиры что на французах, что на дворянах одинаковые – петушиные.

Память у Грибоедова была замечательная. Въезжая в Новгород, держал в голове эпиграфом начало главы «Новгород»: «Гордитеся, тщеславные созидатели градов, гордитесь, основатели государств; мечтайте, что слава имени вашего будет вечна; столпите камень на камень до самых облаков; иссекайте изображения ваших подвигов и надписи, дела ваши возвещающие… Время с острым рядом зубов смеется вашему кичению». Автор «Путешествия» помянул Ивана Грозного, разорившего Новгород ради покоя всего царства своего, дал ответ, что оно такое – «право гражданское»: «…кто едет на почте, тот пустяками не занимается и думает, как бы лошадей поскорее промыслить». О вексельном праве пускался в размышления. Дело придумано спасительное для честной торговли, но люди строгое сие право очень скоро превратили в пустую бумажку.

Тут все было жизненной обыкновенностью, а ведь миновало два царствия.

Чуть ли не единственный раз за путешествие Радищев пустился описывать жизнь стоящего на пути города. Этим городом был Валдай. По счету от Петербурга – тринадцатая почтовая станция. Но ведь и от Москвы тринадцатая. Валдай – это Иверский монастырь, построенный патриархом Никоном, добытая на Афоне Иверская икона Божьей Матери. Это чудо о соловье, запевшем свои трели из алтаря на большой праздник.

Радищев поминает и патриарха, и его монастырь на острове среди озера, но свой сказ начинает с деяния царя Алексея Михайловича, заселившего город Валдай пленными поляками. Это как бы присказка, а дальше у Радищева следует загадочная фраза: «Сей городок достопамятен в рассуждении любовного расположения его жителей, а особливо женщин незамужних», и тотчас и отгадка мудрено сказанного: «Кто не бывал в Валдаях, кто не знает валдайских баранок и валдайских разрумяненных девок? Всякого проезжающего наглые валдайские и стыд сотрясшие девки останавливают и стараются возжигать в путешественнике любострастие, воспользоваться его щедростью на счет своего целомудрия».