Затем послышалась недолгая возня с ключами и замком. Дверь открылась. И, даже, без предварительного вопроса: «Кто там?», или «Кого там черти носят?», или какой-то другой его возможной вариации.

Щупленький невысокий мужчина за пятьдесят. Кудрявые седые волосы… или нет, скорее уж, пегие, так как «благородной» полной белизны не было: так, серединка на половинку и вперемешку. В причёске заметный «домашний» беспорядок. Или «творческий». Узкое лицо с достаточно характерным «еврейским» носом. Внимательные серые глаза, в обрамлении лучиков-морщинок. На носу старомодные, но элегантные очки-велосипеды с круглыми стёклами и тонкой серебристой оправой. Одет в коричневый домашний свитер и домашние штаны в тон. Босые ноги его были упрятаны в удобные домашние тапки.

— Здравствуйте, Пётр Соломонович, — с вежливой и доброй улыбкой обратился к нему я, вынужденно наклонив голову и глядя на него сверху вниз. Что поделать, если во мне за метр восемьдесят, а в нём, от силы, метр шестьдесят… два. Ну, три. Эх, а ведь раньше, он не казался мне таким маленьким… видимо, сам я, в то время, ещё не был таким большим. Небо было голубее, вода мокрее… — Я Юра. Вы меня не узнаёте?

— Юра… — медленно повторил за мной он, медленно окидывая меня взглядом, поднимающимся снизу вверх, от пояса к лицу. — Юрий… Почему же, узнаю. Породу Долгоруких сложно не узнать. Ты стал походить на отца ещё больше. И чего тебе от старого назойливого еврея понадобилось? Помнится, ты мои уроки терпеть не мог, — не особенно-то приветливо проговорил он, не торопясь приглашать меня в дом, или уступать проход, или отпускать ручку двери, за которую он продолжал держаться.

Между прочим, никакого специфического «еврейского» говора или акцента в его речи не было. Говорил он чётко, правильно и голос имел необычно сильный для такого небольшого тела, каковым обладал.

— Знаете, Пётр Соломонович, — вздохнул я. — По большому счёту, я пришёл извиниться за своё прежнее недостойное поведение…

— С чего это так вдруг? — хмыкнул он.

— Повзрослел, наверное. Поумнел, — пожал плечами я. — Понял, насколько несправедлив был в своём отношении. И к вам, и к вашему предмету.

Мужчина прищурился.

— Не уж-то, в подмосковный лес мамонтов завезли? — с этим прищуром спросил он. — Или, всё-таки, наши генетики смогли клонировать динозавров?

— Эм, а причём тут динозавры? — как-то не уловил перехода я.

— Притом, что в лесу должно было что-то очень большое сдохнуть, чтобы сам Юрий Петрович Долгорукий, «Величайший Богатырь» и непревзойдённый Воитель, сам «будущий Князь Московский», решил извиниться. Вот я и спрашиваю, Пётр Андреевич всё-таки мамонтов в Подмосковье завёз, как не однократно собирался сделать?

— Если и да, то я не слышал об этом, — после пары секунд обдумывания последовал мой ответ.

— Извиняйся, — сказал Перельман.

— Что, простите? — снова не успел за перескоком темы я.

— Ты сказал, что пришёл извиняться. Извиняйся. Я слушаю, — отпустил дверь и сложил на своей тщедушной груди руки. — Или это был «оборот речи», и, на самом деле, ты извиняться не планировал?

— Извините меня, Пётр Соломонович, — покладисто произнёс я, опустив на бёдра руки и даже немного поклонившись.

— «Извините» за что? — с нажимом спросил старый зану… эм, пунктуальный и скрупулёзный учитель.

— Извините меня, Пётр Соломонович, за то, что я был мелким неблагодарным засранцем, — решил не тянуть и произнести сразу же то, что, насколько мне казалось, тот хотел услышать.

— Хм, — хмыкнул он и поправил очки на носу. — Видимо, Князь действительно мамонтами-таки занялся… А я-то недалёкий, ещё в его методах воспитания сомневался. Считал их жестокими и варварскими. А результат-то: вот он, налицо, как говорится… Извиняю, — и закрыл перед моим носом дверь.

Я… растерянно почесал в затылке, после чего, постучал в это дверь. К звонку тянуться пока не стал, ибо мужчина не должен был ещё далеко от двери отойти — и так услышит.

Услышал. К двери вернулся. Дверь открыл.

— Чего тебе? — спросил он, поправив очки на носу и задрав голову, чтобы моё лицо видеть. — Ты же пришёл извиниться — извинился. Облегчил душу. Чего ещё?

— Пётр Соломонович, а вы могли бы со мной позаниматься музыкой? — смирив начавшее подниматься раздражение, спросил я. Всё же этот зану… до крайности логичный тип умел выбешивать. И, не будь он настолько хорош в своём деле, я б к нему, в это утро, ни за что б не пришёл.

— Мог бы, — сказал он. — Если б видел в этом смысл, — и начал закрывать, зараза, дверь. Так и хотелось поднять руку и эту дверь своей рукой остановить. Не дать ему её закрыть силой, но!

Я не стал этого делать.

Вместо этого, я дождался, пока дверь закроется и ухмыльнулся, восхищаясь логичностью и последовательностью этого человека. Тем педагогическим талантом, который ему отмерен Писателем. Уж, я-то, как учитель практикующий, мог оценить ту красоту, с которой он, минимумом слов и действий умудрился зацепить, расшатать, выбить из равновесия и заставить думать. Включить мозги — а это, в работе учителя, всегда самое сложное…