Внизу, по кадру побежали буквы, разворачиваясь в надписи: «Перельман Пётр Соломонович, Заслуженный дирижёр Российской Империи, Профессор Московской Консерватории, международно-признанный бакалавр музыки».

Ни хрена себе! Я даже и не думал, что мой «старый назойливый еврей» может оказаться настолько крутой и титулованной личностью… Хотя, о чем это я? Князь не подпустил бы к своему сыну никого, кроме самых крутых и лучших.

— … на протяжение пяти лет, — продолжал Пётр Соломонович. — Как успехи? Ну, Юра всегда был на редкость музыкальным мальчиком. Но очень неусидчивым, невнимательным, часто увлекался или вовсе сбегал с моих уроков…

На этом моменте его кадр и «эфирное время закончилось». Возможно, он там что-то даже в мою пользу сказать хотел, но… это не вкладывалось бы в «политику партии», вот его и обрезали. Вырвали фразу из контекста и использовали. Ну, собственно, как и весь этот материал. На этом принципе была построена вся передача.

— Так что, не удивительно, что музыка и песни Юрия получают такую высокую оценку, учитывая вложенный в него труд действительно великого человека, и вложенный в раскрутку песен капитал «Волжско-Камского коммерческого банка», — продолжила говорить свиристелка.

А на экране вновь появились куски клипа Алиен и моя кивающая в такт рожа. Ну и музыка начала потихоньку слышаться, наложенная, но приглушённая, чтобы ведущей говорить не мешала.

— Известно, что своей скандальной песней «Стрела», Юра заслужил серьёзный гнев отца. И почти на двадцать дней исчезал из школы, после чего вернулся, словно тень самого себя…

Появились несколько фотографий меня возле КПП школы. Действительно: прямо-таки тень. Ну, я бы на них самих после «белой комнаты» посмотрел… а ведь, есть у меня шанс и посмотреть! Мой прищур стал прицельным и опасным, ничего хорошего этой свиристелке и тем, кто за ней стоит не предвещающим.

Однако, передача ещё не закончилась. А, отвлекая меня от таких мыслей, на экране появилась снова фотография Мари.

— Ходят неподтверждённые слухи, что Юра снова пытался совершить самоубийство, прыжком уже с другого моста, повыше. Но, слухи не подтверждены. Однако, видимо, эти слухи дошли до Княжны Борятинской, так как, в ближайшие дни, она прилетает в Москву. Цель её визита не разглашается, но, возможно, что это будет связано с Юрием…

— Мари в городе? — не выдержал я и, повернув голову, задал вопрос Алине, но, на самом деле, самому себе. Но, ответила Милютина.

— Не просто, в городе, — хищно улыбнулась девочка слишком взрослой для неё улыбкой. — С минуты на минуту, она будет здесь…

В этот момент вдруг зазвонил мой телефон. Причём, неожиданностью это стало не только для меня, но и для Алины. Так, что, видимо, в план неизвестных, этот звонок не входил. Вопрос — нарушал ли?

На экране высветился номер, отсутствовавший в записной книжке моего аппарата. Я бы сказал, что неизвестный номер, если бы не успел его выучить в петле. Это был номер домашнего телефона Петра Соломоновича Перельмана. Его я помнил прекрасно. Вот уж кого я точно не ожидал…

Секунд пять я пялился на экран, пока аппарат вибрировал, а на стене, в телевизоре, прощалась с телезрителями… и, наверное, с жизнью Наталья Звёздная. Не уверен, понимала ли она, на что подписывается, берясь за этот сюжет, или нет, но таких свидетелей в живых просто не оставляют. Ни при каких раскладах. Вопрос был только в том: она уже мертва (сюжет ведь идёт в записи), или ещё нет, но умрёт в самое ближайшее время?

Затем я спохватился и нажал на приём вызова. Одновременно с тем, поднимаясь из-за стола и подходя к месту, где сидела Алина, чтобы взять лежащий рядом с ней пульт и остановить воспроизведение, либо выключить звук. Общаться по телефону, перекрикивая работающий телевизор, довольно некомфортное занятие.

Случайный взгляд, брошенный вниз, при этом, скользнул по расстёгнутой горловине Алининой дамской сумочки, висевшей на спинке её стула, поверх пристроенного там же, пиджака. Скользнул, наткнулся на рукоятку пистолета, судя по форме и знакомым обводам, серьёзной девяти-миллиметровой машинки, возможно, что даже такого же «Лебедева», как хранился в моём сейфе в квартире… и, который я сегодня брать с собой не стал. Возможно, что очень зря. С такими, блин, новостями.

Ну, скользнул и скользнул взгляд. Мне даже почти не пришлось прилагать усилий, чтобы он проскользил дальше, не зацепившись за эту рукоять, не споткнувшись на ней. Всё ж, звонок мне от моего старого учителя музыки был важнее и необычнее возможной очередной попытки моего убийства. Пистолет в сумочке и пистолет в сумочке — подумаешь? Нож вон вообще, на столе совершенно открыто уже полчаса лежит, и ничего.

— Да, слушаю вас, Пётр Соломонович, здравствуйте, — произнёс я в микрофон аппарата, переключая своё внимание и свои мысли с прошедшей передачи на предстоящий разговор. В ответ «раздалась» секунда «громкого молчания» сбитого с толку человека.

— А… а как ты узнал, что это я звоню? — спустя эту секунду, с подозрением спросил меня старый еврей.

— Обижаете, Пётр Соломонович, — промурчал я. — Как я могу не помнить наизусть номер телефона «по-настоящему великого человека», «вложившего» в меня «столько своего труда»?