Напоследок мы заговорили о Дидерихе и о слабом поле, о котором у моего собеседника довольно своеобразное мнение. Он не сомневается не только в способности женщин воспринимать прекрасное, но и в тяге к роковым и темным страстям. Мэтр Капотта допускает, что многие сюжеты Иссерциала, Лахузы, Софимета, Дидериха взяты или могли быть взяты с натуры, сколько бы мы ни обсуждали надуманность «Элкимены», «Плясуньи-монахини» или «Праведной убийцы». Каюсь, я с трудом подавил усмешку, воображая драму, в которой Ортанс под крики попугая подсыпает яд изменившему ей барону и отдается молодому священнику, но на обратном пути меня поразило словно бы молнией. Да, я не знаю ни времени, ни места моего рождения, но слишком многое во мне – от длинных и тонких пальцев до способностей и вкуса – изобличает принадлежность к той самой столь ненавистной мне знати. И мои приемные родители… Они, конечно, были ко мне на свой лад добры, но их вечная прижимистость вступала в противоречие с усыновлением найденного под дверью ребенка. Другое дело, если вместе с младенцем были еще и деньги.

Чета Шабли слишком честна для кражи, но почему бы не пойти на предложенную кем-то неведомым сделку? Добрые люди забирают золото и воспитывают сироту. Да, это все ставит на свои места, а мое пребывание в Лаик дает мне пусть и небольшой, но шанс узнать свое настоящее имя. Никакое сходство не позволит заявить о своем родстве с какими-нибудь Ариго, да я и не желаю иметь дело с титулованными мерзавцами, но мне нужна правда и, возможно, я ее наконец узнаю.

22-й день месяца Осенних Скал 390 года круга Скал

Я подъехал к воротам Лаик в два часа пополудни. Был отвратительный, дождливый день, как нельзя лучше подходящий к моему настроению. Да, здравый смысл посоветовал мне пожертвовать двумя или тремя годами, что, если вдуматься, совсем немного. Моя жизнь и как сьентифика, и как драматурга лишь начинается, однако грядущее представление капитану Лаик удручает меня так, как думающего человека может удручать зависимость от невежды. Капотте легко советовать: отблеск королевского двора, при котором он по протекции некогда оказался, лег на всю его довольно-таки бездарно потраченную жизнь. Для графини Ариго ментор сыновей был не столько памятью о юности, сколько ходячим свидетельством ее собственной близости к трону. Разумеется, высокородная дама щадила чувства столь полезного приобретения вплоть до вовлечения Капотты в устраиваемые ею поэтические турниры. Иное дело я. За мной не стоит ничего, кроме знаний и разума, которые пока еще неведомый мне Дюваль вряд ли способен оценить. Не думаю, что этот господин слышал хотя бы имя моего покойного учителя, а жаль.

Обычно мне неприятно ощущать себя в тени Сэц-Георга, но капитан Лаик судит о своих унарах – но и глупое же слово – не по их достоинствам, а по влиятельности их родни. Знай сей «облеченный высочайшим доверием» невежда, сколько в мире науки весит имя Сэц-Георга, он бы по привычке к пресмыканию перенес это на меня, и я бы тем самым избежал унижений, сейчас неизбежных. Что ж, придется терпеть ради будущей книги и возможности работать. И я вытерплю.

Возница остановил повозку у моста и долго препирался с двумя стражниками, которым явно не хотелось выходить под дождь и открывать ворота ради какого-то ментора. Они ждали подачки, но я изрядно потратился на книги. Прежде я пользовался библиотекой университета и собранием господина Дюмени, теперь мне предстояло обходиться тем, что я привез с собой. Я оставил себе ровно столько денег, сколько стоил наем крытой повозки, но разве объяснишь это раскормленным бездельникам? По счастью, мой возница оказался настойчив, осень еще не кончилась, а мы уже въехали в парк.

Разумеется, я видел Лаик на гравюрах, однако никакое изображение не в силах передать всей чудовищности этого сооружения, вмещавшего сотни монахов. Единственным достойным деянием Франциска Оллара стало изгнание толп мракобесов, ханжей и святош, веками беззастенчиво объедавших королевство и давивших даже самые слабые ростки мысли. Оллар мог разделить монастырское имущество между бедняками, но предпочел раздарить его своим фаворитам, немедленно позабывшим о своих корнях и перенявшим замашки талигойской знати.

Бывшие аббатства перестраивались под баронские и графские замки, но Лаик эта судьба миновала: захватчику пришло в голову отбирать у новых подданных наследников и воспитывать из них слуг своей династии. Биографы Франциска превозносят мудрость и благородство самозваного короля, якобы протянувшего руку поверженному врагу, но о каком благородстве речь? Оллар превратил аббатство святого Танкреда в тюрьму для заложников, накрепко связав руки родителям мальчиков. Все разговоры об унарском братстве были, есть и будут красивой, хорошо оплаченной ложью.

Я не удивляюсь, что про Лаик рассказывают страшные истории, где и водиться призракам, как не в этом безнадежном месте? Когда-нибудь я напишу книгу, и в ней навеки останется дождливый ветреный день, угрюмый облетающий парк, подернутый рябью пруд и глядящийся в него дом… Нет, лучше разбросавший листву парк, однако хватит поэзии! Я никогда не был суеверным, однако при виде тонущей в сумраке лестницы, забранных решетками окон и тяжелых дубовых дверей становится не по себе. Впечатление усугубляют слуги, похожие друг на друга, как горошины из одного стручка.

В полумраке здешние слуги кажутся даже не братьями – чередой отражений в мутных дешевых зеркалах. Я спросил маленького остроносого человечка, провожавшего меня в мои комнаты, не родственник ли он остальным, а в ответ получил пространный рассказ о бывших монахах, оставшихся в бывшем аббатстве. Порвав с эсператизмом, они обзавелись семьями, их потомство также не захотело покидать насиженное место, предпочтя пойти в услужение. За почти четыреста лет бывшие братья во Ожидании превратились в кровных родственников, а кровосмешение улучшению породы отнюдь не способствует. Я отнюдь не атлет, но в сравнении с лаикскими обитателями чувствую себя бароном из Бергмарк.