О проклятии и душе он думал с горьким смехом. Еще при жизни поручик Шемет славился выходящим за пределы общепринятой среди светской молодежи моды вольтерьянством и вольнодумием. Смерть не изменила его взглядов. Свой Ад и Рай каждый носит с собой. На выбор. Но этой ночью он выбрал за нее, не в силах заставить себя спросить ее согласия. Ее отказ, после всего случившегося, был для нее верной смертью – слишком многие знали о ней. Слишком многие пристально следили за малейшим нарушением Маскарада. Он не Вэйнврайт, за которым стоит Капелла, а Мелисента не Тильда и не Маша, чьи жизни Камарилья могла признать ценными для дальнейших магических экспериментов.

Мелисента отвечала ему, разгораясь ярким пламенем, предугадывая любое желание, которое могло бы у него быть. Если бы он был жив. Но ее пылкость и без того находила отклик в его душе – гордостью мужчины, первым пробудившего в ней этот огонь, безраздельно владеющего им, наслаждающегося ее восторгами. И он раздувал это пламя до самых небес, зная, что к рассвету погасит его навсегда.

Больше у них не останется ничего. Только вечность.

Войцех знал и пары, ставшие любовниками будучи Сородичами, и те, где один обратил другого. Кто-то пытался делать вид, что гимнастика в постели все еще имеет значение. Кто-то превозносил преимущества платонической любви. Но все они, рано или поздно, заканчивали одним – два вампира, без различия пола, получающих и доставляющих друг другу единственное доступное им наслаждение. Две пиявки, слившиеся в кровавом поцелуе. Два трупа, захлебывающиеся кровью.

У него все еще хватало безумия надеяться, что у них получится по-другому.

Утомленная Мелисента прислонилась к его плечу, и он снова налил ей вина.

— Ты прекрасна как сон, Принцесса, — шепнул он, — я бы хотел не просыпаться никогда.

— Сон без пробуждений – это смерть, — ответила Мелисента, задумчиво глядя на пламя свечи, — а я хочу жить для тебя.

Войцех зарылся лицом в ее волосы.

— Я бы за тебя умер. Но уже не получится, — тихо прошептал он. Очень тихо.

Он дал ей недолгий отдых, убаюкав на своем плече, и снова разбудил поцелуем. Часы на стене, резное чудовище с литыми чугунными стрелками и тяжелыми гирями неумолимо отсчитывали время.

Четыре часа. Два часа до рассвета. Последняя точка, когда он еще успел бы отвезти ее домой и вернуться сюда, в безопасность своего убежища, пройдена. Войцех смотрел на нее, разгоряченную, с влажной челкой, прилипшей ко лбу, припухшими от поцелуев губами и сияющими глазами. Это был последний раз, когда он видел ее такой. И никогда ему не увидеть, как сменится женственной силой эта хрупкая нежность, не узнать, как ее стремительная походка наберет уверенность и плавность, взгляд станет призывно-лукавым, горячим, обещающим открыть все тайны зрелой чувственности. Не целовать первые седые волоски в темном шелке ее волос, не восхищаться тонкими лучиками морщинок, делающими взгляд мудрым и добрым…

В последний раз она почти кричала, и ее пальцы до боли сжимали его плечи, она закусила свою руку, чтобы не впиться зубами ему в плечо. Войцех в последний раз коснулся поцелуем ее лона, посылая прощальную волну экстаза. Скоро рассвет. У них остался всего час до того, как они провалятся в дневное небытие, рядом, словно два холодных трупа.

Его губы коснулись ее шеи, как в первую ночь. Там, где билась голубая жилка, там, где он боялся с тех пор ее коснуться. Запах крови ударил ему в голову. Клыки рванулись из десен.

Медвежьи лапы, обхватившие хрупкую шейку, встали перед его взглядом. Он с ужасом оторвался от нее, взглянув на свои тонкие пальцы. Лейтенант Шемет с портрета на стене ухмыльнулся медвежьим оскалом.

— Я не могу, — он зарылся лицом в ее колени, — я не могу этого сделать. Уезжай, умоляю тебя. Пожалуйста, уезжай и ни о чем не спрашивай.

Она молча кивнула и потянулась к разбросанной по ковру одежде.

37. Манхэттен, Нью-Йорк. Фьялар. Войцех

— Ну, и где Войцех? – недовольно спросил Фьялар, глядя на входящего в студию в одиночестве Бобби.

— Понятия не имею, — пожал плечами МакГи, — я сделал все в точности, как ты велел. Постучал ему в дверь с первыми лучами заката. И колотил в нее, по меньшей мере, час, не забывая телефон набирать.

— Звонок за дверью слышал? – вмешалась Делия.

— Не-а, тихо. Или его дома не было, или он телефон отключил.

— Второе вернее, — заметил Крис, — я вчера до пяти утра дежурил у него под окнами, никто оттуда не выходил. Еле успел к Фьялару в студию домчаться, пока меня солнышком не припекло.

— Значит, дома, — подытожил Фьялар, — может, до сих пор в себя не может от радости придти, что проблемы решились. Раз уж обратной дороги нет.

— Ты вообще понимаешь, что говоришь? – Крис чуть не схватил Фьялара за грудки, — он свою девочку убил. То, что от нее осталось… Годится для чего угодно, кроме любви.

— А как же Моника? – спросил Фьялар.

— Моника для любви и при жизни не очень годилась, — пожал плечами Крис, — ее революция и свобода больше интересовали, чем все остальное. Хотя девицей она не была, я бы заметил. Мы не любовники, Фьялар. Даже в вампирском смысле. Я никогда не пробовал ее крови после обращения, а она моей. Это создает кровную связь между Дитя и Сиром. Я забрал у нее жизнь, но не заберу то, что для нее дороже жизни – свободу.