Внезапная боль пронзает плечо, клыкастая пасть с хрустом прокусила вэмбрейс[1], наездник не спешивается, знает, что кровь одурманит рысь, свою пасть она разожмет только мертвой. Изворачиваюсь, клинок входит в бок зверя. И тут меч седока обходит латы, вонзаясь в мои ребра, в глазах темнеет, слух затухает. Вдруг призыв грифона оглашает поле, рысь разжимает пасть, взлетая вверх, мохнатая туша безвольно падает оземь, скулит, дрыгается в последних конвульсиях, за ней прочь улетает гоблин, за моей спиной истекая кровью, сражается грифон, не допуская врагов ко мне. Сабат раскидывает руны, в небо взмывают лианы, растут, сплетаясь вместе с телами нападающих, подмога уже за спиной.

Гоблины отступают, конница добивает их сверху, брошенные рыси с болтающимися телами наездников все еще дерутся — звери не знают чести, но никогда не бегут. Ивир командует своей птице, и грифон ловко ломает хребты, выхватывая наездников из общей кучи. Лишь усилие воли позволяет оставаться на ногах, а не коленях, и я стою, возглавляя могучую армию, что бурным потоком сносит с поля гоблинское отребье.

— Мой господин, вы ранены, — Сабат успевает подхватить меня под руку, но я отмахиваюсь от помощи старика.

— Король не падает раньше врага, — и остаюсь на ногах, уперев меч в землю, чтобы не рухнуть.

Сабат покорно склоняет голову:

— И не покидает поле раньше солдат.

* * *

Светлый Лес назван так не просто. Если вы никогда в нем не бывали, то вряд ли сможете представить рассвет среди вековых деревьев, что уперлись густыми кронами в самые белые облака. И свет, что льется сквозь изумруды листьев, небесным золотом падая на землю.

Почти бесшумно ступая, мерно покачивая боками, меня несет олень, теплая, мягкая шкура под моей ладонью блестит, словно жидкое солнце. Мы возвращаемся в Светлый город с победой, головы троллей собраны в мешки и погружены сзади. Сабат перевязал меня, скоро мы войдем в чертоги дома, и меня встретят с радостью.

Белоснежные стены видны еще издали, с шумом падает с горы водопад, разбиваясь у подножия замка на тысячи сверкающих бриллиантов, ворота с резными защитными рунами раскрыты, золотые гобелены укрывают длинными змеями центральные башни, нас ждут дома.

— Теллиарон! Теллиарон! — толпа тянет ко мне сотню рук, белые лепестки летят с балконов, словно снег, народ приветствует меня и боготворит.

И хоть в этом походе я не добыл ничего ценного для них, а лишь исполнил долг правителя, они скандируют мое имя, войско возвращается в город под сладкие звуки триумфа.

Отец выходит встречать меня, седая борода слилась с белыми одеяниями, худощавый силуэт уже давно потерял былую стать и выправку, тощий, едва не прозрачный старик все еще носит корону, что с каждой нападкой соседей становиться для него все тяжелее. Но закон велит ждать своего времени.

Я, превозмогая боль, спешиваюсь, с трудом делая поклон королю.

— Теллиарон, сын мой, — правитель Светлого города касается моего лба в благословении, — ты принес победу в наш дом, как всегда. Встань же прямо и поприветствую народ, что так ждал твоего возвращения.

Сабат словно фокусник откуда-то подкладывает под мою руку отрубленную голову тролля, схватив жесткие волосы, поднимаю вверх свой трофей.

— Теллиарон! Теллиарон! — скандирует толпа, войско склоняет передо мной головы, в этот момент я даже не чувствую боли.

Подданные опускаются на колени при виде меня, в окружении своих лучших воинов я шествую в покои, Сабат тут же распоряжается прислать ко мне лекаря, Ивира же заботит пиршество в честь нашей победы.

Слуги осторожно снимают мои доспехи, сломанные детали уносят прочь, остальные же водружают на белоснежный постамент, что занимает главное место в моих покоях. Среди золотого шелка с тихарийских полей сверкающая сталь выглядит так же прекрасно, как шкура оленя в солнечный день. Латы я всегда натираю сам. Красный платок скользит по металлу, возвращая стали зеркальность, в этом блеске отражается моя черная шевелюра и бронзовая кожа, за которую меня так любила мать. Брату досталась кровь отца: тонкого, стройного, бледного. Я же пошел в мать, эльфийку с восточных окраин, такую смуглую и черноволосую, что, если бы не уши, никто бы не признал в ней чистокровную княжну.

Народ юго-восточных лесов постоянно отбивал нападки тварей, что лезли через Трольи горы и прямиком по Пескам Тайрима, потому тело матери было крепким, а рука слишком сильной для женщины. Я никак не мог понять, как такая эльфийка могла жить с отцом, что своими нудными учениями вогнал ее в могилу раньше, чем поспешил туда сам. Это было еще одним поводом недолюбливать его породу: бледную, малокровную, слабую.

С Визаальтом мы были сводными, и как запад и восток — разными. Королева умерла, и тогда отец женился на своей давней любовнице, моей матери. Когда я вошел в замок впервые, мне было десять, только тогда закон признал меня как наследника, а не бастарда.