Папа всегда приносил и устанавливал елку в начале декабря. Они вместе, только он и Дженни, ходили в садовый центр, и она выбирала самую лучшую, самую высокую елку из всех – для гостиной с высокими потолками. И у дерева обязательно должно быть что-то особенное – кривая ветка или пятнистый ствол. Она не любит, когда все идеально. Дома они вместе украшают елку, потягивая горячий шоколад под рождественские песни, причем непременно старые. Самое чудесное время в году.

Она снова смотрит на часы – крупные, фиолетовые, папа подарил их в октябре, на ее тринадцатый день рождения. К горлу подступает ком. Только час дня, времени еще достаточно. Он придет. Он должен прийти на рождественский ужин.

На мгновение она перескакивает в тот день, когда он ушел – без записки, без предупреждения. Это было в сентябре, когда листья только начинали желтеть. В то утро она выбралась из теплой постели и опустила ноги на коврик из овечьей шерсти, – папа купил его у фермера на севере. Она была взволнована: наступила суббота, а в субботу они собирались на весь день отправиться в замок Кульцеан. Папа наверняка уже на кухне, готовит сэндвичи, а мама, скорее всего, еще нежится в постели перед началом нового дня. Спускаясь по лестнице, Дженни ожидает услышать привычные утренние звуки: шум чайника, позвякивание посуды.

Но, добравшись до последней ступеньки, она обнаружила, что в кухне тишина. Там никого нет. Она взглянула на старинные часы в коридоре. Сонные стрелки показывали восемь часов утра. Не может быть, чтобы он еще был в постели.

Она снова поднялась по лестнице, перескакивая через две ступеньки, и где-то в глубине ее души задребезжал тревожный звоночек. Она медленно приоткрыла дверь, чувствуя неловкость из-за того, что входит в спальню родителей, хотя уже не ребенок. Она скользнула взглядом по их кровати, куда в детстве забиралась каждое утро, – в этом сонном уголке было особенно уютно на рассвете.

Мама лежала с закрытыми глазами, подложив крепко прижатые друг к другу ладони под щеку, как ребенок, который притворяется спящим.

Но папы не было.

– Мам, – тихо позвала она.

Никакого движения. Веки у мамы были припухшие, словно она плакала всю ночь.

– Мама, – повторила Дженни уже громче и заметила какое-то движение. Мамины губы приоткрылись и сомкнулись, как у рыбки. Она хотела сказать что-то еще, но остановилась на полуслове. Потому что простыня на папиной стороне кровати была тщательно разглажена и подоткнута под подушку. Как будто он уже все заправил. И хотя Дженни понимала, что он мог быть в другой комнате или вообще выскочить за молоком, она содрогнулась от вида аккуратно заправленной кровати.

До нее вдруг доносится запах гари, и воспоминания рассеиваются. Дженни подскакивает, выбегает из гостиной и мчится по коридору на кухню. По радио играет «I wish it could be Christmas every day» [7] , из кухни валит густой дым. Кашляя, она пробирается на кухню.

– Мама?

Она видит, как мама достает из духовки зеленый противень и с грохотом ставит его на край столешницы.

– О нет, только не это…

Мама выглядит такой растерянной в своем нарядном красном платье и босая. Она высоко подняла руки в кухонных рукавицах, будто собиралась исполнить в этом дыму какой-то странный танец.

– Я все испортила! – кричит она сквозь слезы, опуская руки.

Дженни подходит к плите и протягивает руку, чтобы включить вентиляцию, как делал папа тысячу раз. Она обводит взглядом кухню: повсюду грязная посуда, в кастрюлях и сковородках на плите что-то булькает. Из кастрюльки на краю плиты пахнет подгоревшей картошкой, и у Дженни в животе все сжимается. Почему она оставила маму разбираться со всем этим? Как она могла?

Но она что-нибудь придумает. В последнее время она почти всегда сама готовила еду. Открыв холодильник, Дженни внимательно проверяет его содержимое. Она представила, как будет гордиться папа, узнав, что у нее все под контролем. Еще он извинится за то, что не выходил на связь, но ведь он так далеко, проектирует какое-то новое потрясающее здание. Он скажет, что это секретный проект и даже семье нельзя ничего говорить, поэтому и уехал без предупреждения. Еще он скажет, что там не работал телефон и не было никакой возможности писать письма, но теперь он вернулся и больше никогда их не бросит. Он скажет все это, как только вернется.

Он должен вернуться.

Наконец Дженни берет с полки остатки курицы и кладет на стол. Можно сварить макароны и добавить немного соуса. Да, это подойдет. Сняв фартук, висевший на кухонной двери, Дженни обвязывает его вокруг талии.

– Мама, пойди приляг и отдохни, – она старается говорить как отец, – а я принесу тебе чаю.

На долю секунды ей показалось, что мама скажет «нет». Уголки ее рта подрагивают, она издает какой-то нечленораздельный звук, а потом поджимает губы. И наконец кивает. Она выглядит очень уставшей, под глазами фиолетовые круги, и Дженни начинает волноваться. Вернется ли мама к работе? Есть ли у них вообще какие-то деньги?

– Какая ты у меня умница, – говорит мама, подходя к Дженни и целуя ее в щеку. – Прости, я все испортила. Я такая неловкая. Я просто… пытаюсь справиться со всем этим. Наверное, мне стоит прилечь ненадолго. А потом я вернусь и помогу тебе.

– Все нормально, – с жаром отвечает Дженни. – Я все сделаю, не беспокойся.

Снова кивнув, мама выходит. Дженни осматривается: кругом полный хаос. Она вздыхает. Работы непочатый край. Но она постарается сделать все как можно лучше – ради мамы. Она идет к окну, чтобы проветрить помещение. Но, взявшись за ручку, замечает, как прямо перед ее глазами появляется запотевший круг, будто кто-то с другой стороны дышит на замерзшее стекло.