…Рыцарь Шарль де Монтолон обладал многими ценными качествами, среди которых нельзя не отметить добросовестность и преизрядные познания в фортификации. Он вел жизнь нелегкую и полную трудов, за что и находился на хорошем счету у магистров ордена, а чтобы оценить всю степень доверия, которое оказал этому рыцарю д’Обюссон, поручив укрепить портовую башню Святого Николая, надо знать, чем она была для города и крепости.

Форт Святого Николая, стоявший на молу в окружении моря, это каменный часовой, и на него первого, в случае чего, должна была обрушиться вся ярость врагов. Когда-то, в более спокойные времена, там находилась церковь одноименного святого, однако нападения мамлюков привели к единственно верному решению — вмуровать церковку в толщу новой цилиндрической башни диаметром 17,3 метра, возведенной в 1464–1467 годах.

Башня стояла на античном молу длиной в 400 метров, на скалистом грунте (что впоследствии и спасло ее от подрыва турками). Именно она — и это сознавали как рыцари, так и османы — была "ключом" от Родоса.

И вот теперь рыцарь Монтолон в присутствии родосского кастеллана показывал великому магистру и его свите свои достижения. Его трудами — хоть и по проекту д’Обюссона — башня, будто дерево с ветвями, обросла полукруглыми башенками, примыкавшими друг к другу. Но эти башенки делались не для украшения, а для защиты, ощетинившись пушками из бойниц, по две в каждой башенке.

Платформа, на которой стояла башня Святого Николая, теперь была защищена частоколом по краю небольшого рва. Также были возведены дополнительные укрепления перед входной башенкой с расчетом защитить ее от предполагаемого огня с берега. В общем, башня вполне могла противостоять посягательствам врагов как с суши, так и с моря.

"Приемная комиссия" обошла большую башню вокруг, потом попала через входную башенку внутрь (проворные собаки не отставали от хозяина), проверила запасы пороха, оружия и провианта, потом поднялась наверх, на обзорную площадку, но не ради инспекции, а больше для удовольствия. Оттуда открывался сказочный вид на город-крепость и возвышавшийся над ним Кастелло — дворец великих магистров, который почти сиял песчаножелтым цветом стен при солнечном свете.

Все было так благодатно-умиротворительно, что порождало беспечность. Разум отказывался допустить даже предположение, что это может быть однажды разрушено — опоганено, сожжено. Донесения, приходившие д’Обюссону о турецких планах, становились все более тревожными, но сейчас, стоя на смотровой площадке, он не хотел им верить. Корреспонденты, предупреждавшие об опасности, могли быть введены в заблуждение хитрыми турками.

Магистр прекрасно знал политику османов: они нарочно год за годом могли держать очередного противника в постоянном страхе и ожидании нападения, чтобы измотать морально и физически. А затем, когда противник будет таким образом истрепан, устанет ждать прихода врагов, махнет на все рукой и решит отдаться на волю судьбы — вот тогда османы и обрушивались всей силой на свою жертву.

Правда, бывало и иначе. Случалось, что султан со своей армией шел в заранее объявленном направлении, а все соседние государи, кого война не коснулась, с облегчением вздыхали. Однако радость могла оказаться преждевременной, если султан сворачивал туда, где его не ждали, либо направлял к одному из расслабившихся соседей еще одно войско.

Вот и думай, когда османы нападут на Родос — через неделю, месяц, год, три, пять?.. Их политике изматывания можно противостоять только неустанными трудами. Чем больше османы тянут, тем больше остается времени на то, чтобы воздвигнуть новые бастионы! И лучше готовыми пережить нашествие через годы, нежели провести эти годы в блаженном разгильдяйстве.

Отвлекло от тяжких дум небольшое застолье, организованное в соответствующем зале башни. Шарль де Монтолон не забыл ни одного из своих гостей — даже четвероногих. Собак магистра угостили большими бычьими костями с лохмотьями мяса на них.

Поднимая кубок за здравие брата Шарля, магистр Пьер д’Обюссон сказал:

— Да дарует тебе Господь наш Иисус Христос здравие и долгоденствие на дальнейшие труды во славу ордена. Ты хорошо потрудился, брат Шарль, хорошо, прибавить нечего. Конечно, нельзя сказать, что башня стала неприступной, ведь таких не бывает, но я чувствую, что врагу она, в случае чего, дастся только величайшей кровью. Брат кастеллан, пошли письменное приглашение архиепископу Убальдини освятить нашу башню — завтра или когда он сочтет возможным в ближайшее время, и да хранит ее святитель Николай!

Дальнейшее плавное течение фуршета нарушил запыхавшийся сарджент, облаянный собаками, который с поклоном объявил о том, что в город, по достигнутой ранее договоренности с турецким управителем Ликии, пожаловал видный турецкий купец Ибрагим Хаким (сарджент назвал его Кахим-Брахим). Пожаловал с целью выкупа пленных.

Великий магистр нахмурился.

— А! Так это он пытался прорваться в военную гавань?

Сарджент ответил утвердительно и добавил:

— Поскольку у него есть грамота, заверенная господином великим магистром, рыцарь д’Армо распорядился разместить купца со свитой во французском "оберже", прочие — в порту, вне стен, под надзором.

— Правильно. Возвращайся немедленно и скажи, что я скоро подойду. Нехристей ни под каким предлогом наружу не выпускать, как бы они ни кудахтали.

Здесь надо отметить, что обычно прием послов и иные подобные акты международной политики проводились не во дворце магистра, а в соответствующем "оберже". При французе д’Обюссоне наиболее часто встречал гостей французский "оберж", реже — оверньский (в память о прежнем служении магистра Пьера оверньским приором).

Чуть подумав, магистр повелел сарженту уже более мягким тоном: