— Чтобы нас не сочли грубиянами, пусть гостей хорошенько угостят — так, чтоб из-за стола подняться не смогли.

Сарджент поклонился и поспешно удалился, а д’Обюссон с печальной улыбкой заметил присутствовавшим:

— Вот видите, как получается — не то что отдохнуть, помолиться не дадут.

— Может, мы с Каурсэном… — начал было де Бланш-фор, но магистр остановил его:

— Нет-нет, тут надо быть самому. Посмотрим, что нам напоет этот Кахим-Брахим… Ликийский управитель — жестокий волк… В общем, для тех, кто не знает — действительно, на днях он предложил продать нам нескольких наших братьев, томящихся у него в плену, а равно и иных плененных христиан. Я пошел ему навстречу, во-первых, потому что это мой долг как христианина и как родосского государя, а во-вторых, полагаю, нити этого неожиданного предприятия тянутся в Константинополь. Ликиец просто так не стал бы торговать нашими людьми, это не в его натуре. Вот и скажите мне, почему купец вдруг вознамерился нахрапом попасть в военную гавань?

— Разведка? — выпалил дель Каретто.

— Несомненно. Может, оценить состояние наших морских стен — не верю, чтоб турки не проведали об их крушении и восстановительных работах. Может, хотели проверить, как работает наша караульная служба — кто его знает…

— Как-то глупо, — покачал головой Филельфус, но д’Обюссон ему возразил:

— Именно поэтому так и рассчитано — что, мол, с него взять, по глупости сотворил… В общем, мыслю так: в эту игру мы поиграем, но так, чтоб эти нехристи ничего пронюхать не могли. Будут под приглядом, а дело мы поведем так, чтобы наших в любом случае выручить.

— А деньги? — сухо напомнил Филельфус.

— Отдам свои, если иначе нельзя. Не хватит — серебряной утварью добавлю, эти возьмут… Ладно, затягивать не будем — пойдем к туркам. Брат Филельфус, я еще хотел спросить: все уведомлены о том, что майский капитул не состоится?

— Насколько мне известно, — сухо ответил секретарь. — Братья интересуются, когда же именно он будет теперь проведен.

— С благословения папы он переносится на октябрь, на 28-й день. А там, ближе к делу — кто знает…

Турок попотчевали во французской резиденции действительно роскошно, чем сгладили дневное недоразумение с форменным арестом и последовавшим разоружением и обыском. Трапеза сопровождалась игрой орденских музыкантов — не менее изысканной, нежели искусство орденских поваров, знавших, как попотчевать мусульман.

Наконец, во французский "оберж" явился великий магистр со свитой — только собак отослал с орденским слугой: турки так хорошо к собакам не относились, как крестоносцы-иоанниты. В пиршественной зале д’Обюссон и купец Ибрагим Хаким встретились.

Купец — маленький, толстый, круглолицый и усатый, легко и проворно пал ниц перед магистром. Затем столь же ловко вернул себя в прежнее положение, и то же действие совершила и его свита.

Последовал долгий и цветистый — истинно восточный — приветственный ритуал, на который магистр ответил хоть и коротко, но достойно, после чего состоялся обмен дарами.

Конечно, будь купец просто купцом, никаких подобных церемоний не было бы и в помине, однако этот купец был еще и послом, посему и честь Ибрагиму Хакиму оказывалась особая. В его лице подобающие почести воздали всем его начальникам — в том числе паше Ликии и османскому принцу Зизиму [9] , у которых Хаким находился в подчинении, а также правителю Османского государства, султану Мехмеду.

Дары — обязательная, причем весьма разорительная, составляющая дипломатических отношений. Нет, надо отдать должное, турки тоже кое-чем отдарились, однако их дары, во-первых, не стоили им ничего, потому что были добыты пиратским промыслом, который при османах вновь расцвел в Ликии, как в античные времена, а во-вторых, все свои дипломатические затраты ликийский паша надеялся с лихвой возместить продажей д’Обюссону христианских пленников.

— Мой сиятельнейший господин, — изрек под конец церемоний купец, — почтительнейше просит ознакомиться со списком пленных христиан, нарочно по такому случаю составленном, дабы великий магистр мог иметь удовольствие узнать, кого из рыцарей мы предлагаем, и сколько к тому прилагаем голов прочих пленников вашей веры. Не все выносят тяжкий труд на великого падишаха, многие умирают от болезней, и посему предлагаемое моим господином предприятие послужит ко взаимной выгоде обеих сторон. Вы за добрую плату возвращаете своих людей, избавляя их от оков рабства и хватки смерти, а мы получаем выгоду, приобретая звонкую монету и не неся убытков от смерти наших рабов.

Д’Обюссон взял список, быстро пробежал глазами. За столько лет, проведенных им на Родосе, практически все были знакомы. Некоторых, кого магистр Пьер надеялся увидеть в списке, там не было — значит, переселились в лучший мир. Однако, пока османы склонны к переговорам, следовало попробовать узнать об их судьбе.

— И сколько твой господин хочет за всех?

— Он пока не говорил — это предмет будущих переговоров, которые с помощью Аллаха, надеюсь, будут продолжены.

"Затягивают, — мысленно отметил магистр. — Неспроста все это, явно неспроста. Ну пусть", а вслух сказал:

— У нас ведь тоже имеется изрядное количество ваших пленных. Мог бы вам предложить обменять их. Конечно, смотря по статусу. Простых же — одного на одного.

— Я с удовольствием сообщу предложение господина своему господину, но хотел бы заметить, что вряд ли он его примет. Мой господин считает, что попавшие в плен недостойны помощи, ибо как воины Аллаха должны были скорее пасть добрыми воинами на Его пути, нежели спасать свою шкуру у вас в плену. Поэтому господин предпочитает верные золотые неверным слугам, заслуживающим всех бед в этом мире и кровавого гноя в том, вместе с шайтаном изгнанным, побиваемым. Можете распять их на пальмах.