Элен при этих словах заметно помрачнела, и это не ускользнуло от Лео.

— Не уверена, что расцветешь со мной? Но мы, как в арабской поэзии, соловей и роза. Он любит ее и, верный и преданный, каждую ночь поет ей свои любовные песни. И вот уже в порыве страсти он летит к ней, и ранит свою грудь о ее шипы, но, истекая кровью, не клянет ее, а напротив, рад, что приблизился к ней, хотя бы и ценой жизни, и в последний раз вдохнул пронзенной грудью ее небесный аромат. Я, правда, не знаю, каково отношение розы к соловью… но верю, что такое же. А без этой веры соловья остается только на чучело пустить в назидание прочим…

Лео окончательно сник и закончил:

— Люблю тебя, моя царица роза. Что ж ты скажешь твоему печальному соловью?

Глаза их встретились. Лео поразился той бездне страдания, что он узрел в очах Элен. Тяжело дыша, она еле могла говорить, судорожно выдавливая слова сквозь сжатое спазмом горло. Речь ее была горька и жестка:

— Слова, и только слова. Все вы большие мастера говорить — а потом что? Коварный! Недаром я тебя так назвала. Ты — такой же, как и все, только еще опаснее, потому что небезразличен мне. Лжец.

— Но почему ты так говоришь? — ужаснулся Лео.

— Потому что знаю.

— Я за каждое свое слово отвечаю!

— Да? Значит, забыл, о чем сейчас говорил столь возвышенно и высокопарно? Преследуешь меня, словно лесную дичь, а сам: "И я скорее убил бы себя, чем намеренно причинил тебе боль". А сколько душевной боли ты мне принес! Соловей, нанизавшийся на розу! Уморил. Нет таких соловьев, сэр рыцарь. Есть свистуны.

— Испытай, чем хочешь!

Элен вскочила, словно разъяренная львица. Вслед за ней вскочил и Торнвилль. Чувствовалось, что малейшей искры достаточно для того, чтоб столь долго пестуемое взаимное сопротивление дало страшный взрыв.

— Тогда слушай! — гневно проговорила Элен де ла Тур, глядя в глаза Торнвилля. — Ты много говорил о своей любви, что превыше смерти. И теперь я требую от тебя исполнить клятву, которую ты так беспечно и легкомысленно дал мне. Понял, чего я требую?

— Моей смерти! — выпалил Лео, не веря ушам своим и словам ее — но так и было!

— Да. Точнее, твоей жизни. Ты предложил — я беру ее. Только чтобы проучить тебя. Что, приехали?

— И как… Как это будет? — спросил Лео, готовый даже на такую жертву, хоть и не очень понимая, как это осуществить.

Элен, кажется, удивилась: "Игра все еще продолжается? Странно. Ну что ж".

— Я уступаю твоей страсти, — сказала она, — а ты отдаешь мне жизнь. Но не только ее, а и свою бедную душу заодно, которую ты погубишь.

— Значит, самоубийство?

— Да. Но я не позволю тебе умереть почетной смертью в гуще врагов, как гибнут рыцари во славу своих прекрасных дам. Твоя смерть будет обыденной. Это тоже часть платы. Или получается уже слишком дорого?

Казалось, Элен откровенно издевается над Лео, но исступление его ума оказалось превыше всего.

— Говори, как это будет!

Она вновь посмотрела ему в самую душу — казалось, в ней шевельнулось сострадание… Но Каменная Дама была неумолима. Вновь ожесточившись, она произнесла:

— Я дам тебе яд, медленный, но верный… Он начинает действовать сразу, так что не думай, что потом удачно вы-тошнишься. Противоядия к нему нет. Примешь его у меня дома. У тебя будет несколько часов, которые ты проведешь со мной, потом спокойно вернёшься в свой "оберж", уснешь и не проснешься. Выбирай — я или жизнь и спасение души. Но делай это немедленно — больше такого случая я тебе не предоставлю. Наша игра зашла слишком уж далеко, и требует развязки. Что ж медлишь? Трусишь? Вот тебе и верность слову!

Лео рухнул на колени — все было решено за единое мгновение — и промолвил:

— Я верен своему слову и своей любви. Иду с тобой!

Элен показалось, что она сейчас упадет в обморок. Кровь ударила ей в голову: "Да неужели?.. Бедный, бедный безумец!.. Да нет же, не может быть!.. Он играет! Но разве можно играть своей жизнью?"

То, что Элен сейчас придумала, желая разорвать свою связь с Торнвиллем, доставлявшую только мучения, не было ее изобретением. Элен знала о царице Египта Клеопатре, продававшей ночь любви всем желающим в обмен на утреннюю казнь, но никак не ожидала, что нечто подобное может произойти и с ней… Однако же произошло.

Два часа молчаливого пути — и они у нее в доме. Разговор, естественно, не клеился. Элен страшилась сама себя и Торнвилля, а тот в состоянии лихорадочного полубезумия не думал ни о чем. Только мелькнуло в голове, что дитя аббата и Агнешки, наверное, получит его имя и кое-что из состояния, а что с ним самим будет, его не интересовало. Бог исполняет его единственное желание — и он не поскупится на расплату. Он отдает все — ради Элен! Кто еще так сможет? Никто. Вот тебе и слава!

Машинально он поднялся по каменной лестнице в покои роковой девы. Она усадила его на стул с высокой спинкой в своей спальне, прогнала рыбоглазую служанку и, выходя, не выдержала, обернулась к нему и проговорила: