– Извините, - сказал лейтенант.

– За что? – удивился Кирпич. – Все было нормально. Закуривай,– он протянул пачку «Явы».

– Спасибо, у меня свои, - лейтенант вытащил пачку кишиневских «Мальборо», – Я рапорт подавал, чтобы туда, к вам…

Кирпич отвернулся, чтобы не глядеть в глаза лейтенанта, уж очень напоминавшие собачьи, и ничего не ответил.

***

Титры: Пустыня. Провинция Фарах. Афганистан.

2 июня 1988 года.

Вертолеты выпорхнули из-за гор, похожие на озабоченных майских жуков, которые, как известно, по законам физики летать не могут, но летают, не зная об этом.

Пара «восьмерок», сделав залихватский разворот, опустились, одна за другой, метрах в ста от засады, а «крокодилы» - «двадцатьчетверки» - остались барражировать в небе, хищно обнюхивая складки местности, готовясь прикрыть пехоту, если духи явятся посмотреть, что там случилось с их «Симургом».

«Восьмерки» не глушили движки, и крутящиеся винты поднимали тучи пыли.

Из открытой створки выпрыгнул комбат - майор Подопригора – «слуга царю, отец солдатам», здоровенный, под два метра ростом, с внешностью запорожского казака. Его огромные усищи и бритый наголо череп сводили с ума гарнизонных дам, но Петрович свято соблюдал супружескую верность. Его мадам жила в украинском городишке, где базировалась его прежняя часть. Регулярно писала ему письма и примерно воспитывала на его зарплату троих детей. Кулачищи у него – размером чуть меньше боксерских перчаток. Бойцы его боялись, за вспышки гнева, но – откровенно любили. Он, как мог, прикрывал их в разных, скажем так, ситуациях, которых хватало выше крыши. Настоящий «батяня-комбат», хотя «хит» с таким названием появился намного позже.

– Смирно! Товарищ майор…– Шура вскинул руку к козырьку занюханной «песочки».

– Вольно! – отмахнулся Петрович. – Ну что, навоевались? У нас с Нового года без потерь с боевых возвращались, а у вас что? ЧТО, я спрашиваю? Какого хрена бойцы у тебя вылезли? Ты где был, куда смотрел?

– Но, товарищ майор, ведь результат…

– Да насрать мне на твой результат! Ты – Петрович махнул рукой в сторону вертушек, в которые грузили два завернутые в плащ-накидки свертка, - их матерям про «результат» расскажешь! В жопу свой результат заткни, «Кутузов»! Я с «Тюльпаном» лично тебя отправлю, ты понял? Казахи тебя встретят, как родного!

– Есть, товарищ майор! – Шура снова вскинул руку к козырьку. Лицо его покрылось пятнами, хорошо видными даже сквозь загар и въевшуюся грязь.

– Вы здесь прибрали? «Мясо» где?

– Там,– Шура махнул рукой в сторону свежей каменной насыпи.

– Все чисто? Сколько?

– Трое духов. Шестеро – «мирняк».

– Бабы? – обреченным голосом спросил комбат.

– И дети тоже…

– Твою мать…– Комбат выматерившись криком, как-то обмяк, и уже тихо и четко сказал: - Сидеть тебе Шура на Кабульском процессе. И мне со всеми вами рядышком…

– Так уж вышло, товарищ майор, - устало отозвался Шура.

– Ладно, потом отпишешь доклад по форме. Что взяли?

– Десять эР- эС, один Дэ-Ше-Ка, два китайских «Калашникова», один БУР, два ящика патрон калибра семь-шестьдесят два, двадцать «итальянок».

– Стволы, мины, боеприпасы – в вертушку. Остальное, вместе с «Симургом», подорвать и сматываться. В восемнадцать, ноль-ноль встречаемся дома. Вопросы есть?

– Трое из «мирняка» раненые. Куда их?

– Где они?

– Там, - Шура махнул рукой.

– Кто?

– Две женщины и ребенок.

Комбат снова выматерился.

– Ну бляха-муха… тяжелые?

– Одна – да, остальные чуть легче. Хотя…

Комбат на секунду задумался. Но только на секунду.

– Грузи в Бэ-Тэ-эР, и дуй в провинциальную больницу, сдашь раненых «зеленым», переночуете у советников, и утром – домой. Старшим…– Петрович посмотрел в сторону Никитина, и ткнул в него пальцем, - пойдешь ты.