— Не знаю, Свар. У меня много всяких мыслей, но, пожалуй, наиболее близкую к реальности выразила сестрёнка. Знаешь какую? Что наш, так называемый дед, СЕЛЕКЦИОНЕР…

1814 г. Окраина деревни Горбачихи волости Вохна.

— Марусь, а Марусь, — женщина барабанила в стекло старинного дома на окраине деревни уже несколько минут, но на её стук никто не отзывался. Да и время для визитов было не подходящее — темно, да и на дворе ноябрь встал. Холод, ветер сильный и снег лёг как неделю.

— Марусь. Умоляю, отзовись. Христом Богом прошу.

Увидев в глубине дома сверкнувший огонёк, застучала с новой силой. Вскоре огонёк приблизился, и в мутном стекле мелькнуло бледное лицо женщины.

— Кого там по ночи принесло? — голос был глух, с лёгким сипом.

— Марусь. Это я, Глаша. Твоя дочь дома? Выдь на крыльцо.

Огонёк в окне исчез и вскоре наружная дверь скрипнула, приоткрывшись, впуская незваную гостью в сени.

— Глаш, чаво таково случилося, чо по темени бегаешь по дворам? — Худая болезненная женщина стояла, кутаясь в полушубок умершего мужа. Её впавшие глаза с укором смотрели на зашедшую соседку.

— Прости, подруга, что тревожу. Твоя доча во дому?

— Так кде ж ей аще быть? Спит, поди, с часу, кабы не боле.

— Не знашь, она с моими была, аль одна?

Женщина молча ушла в дом и вскоре в сени вышла заспанная девочка лет десяти, с удивлением глядя на тётю-соседку.

— Клав. Христом Богом прошу. Кажи — моих видала? Ночь на дворе, а они так до дому и не воратились.

Девочка с испугом подняла глаза на взрослую женщину.

— Я с ними занитуся до вечору, а те разом повертались и, не пращамши, ить до леса. Туды. Ну… туды.

— КУДА? — женщина присела и, схватив руками за тонкие плечики девчушки, слегка встряхнула ребёнка.

— Да не знамо. Каже до Амвросия. Оне де через день к нему ходют. Дедусь их грамоте учит, обрядам усяким, плетению, да антиресные слова сказывает.

Женщина охнула, схватилась за сердце, опустилась на пол. К ней подскочила хозяйка дома. Пыталась поднять, но у гостьи подламывались ноги. И текли слёзы из глаз.

— Они ж детки малые. Неужто взял их в учение? Так чего согласия не испросил у матери? Не по закону то.

И, словно в неё кто неведомый влил силу, поднялась одним рывком на ноги и, неожиданно для всех, поцеловов чужую девочку, улыбнулась какой-то странной улыбкой.

— Простите, бедушки-соседушки, за тревогу. Поду я. Могет смогу застать деток своих, опредить, чо боялась. Неужто слова страшные сказанные сбылись? Прощавай, соседка. Здоровица, счастия вам.

Женщина, на мгновение приобняв соседку, выскочила на улицу…

– -

По лесной заснеженной тропинке шла женщина. Чаще бежала, порой шла, падала, но вновь поднималась, но ни секунды не останавливалась, влекомая одной единой целью — скорее добежать, дойти до скрытного места, где могли быть её детки, её кровиночки, близнецы — два мальчика одиннадцати лет, умненькие, работящие, помощнки матери по дому и хозяйству. Как их отец погиб на войнес с год назад, так стали мальчонки опорой в семье, мужчинами, лишившись детства и юности. И теперь они навсегда могут уйти в леса, лишив мать заботы и счастья? Почему такая несправедливость на свете? Почему именно на её долю выпала такая судьба? Только ли потому, что дети были с рождения особенными? Понимали, как сами матери рассказывали, о чём птицы поют песни в лесу и могли поладить с любым диким зверем. Они зимой лютой зверей подкармливали, хотя семейство было само не богатое — еле-еле концы с концами сводили, но, что удивительно — и звери платили добром за добро — то под утро колоду с мёдом у крыльца найдут, то олени или лоси рога сбросят, да так, что именно им в огород, а то деньги немалые — купцы да люди знатные покупают и хорошие деньги кладут за красоту такую. Всё лишний кусок хлеба в дом, голодными не оставались.

Женщина, миновав два вывортня, выскочила на поляну, расплескав по плечам густые волосы. Где потеряла платок, и не вспомнила, увидев главное — детишек своих. Те стояли у идолов с зажжёнными факелами и за волхвом местным, Амвросием, повторяли на древнем языке фразы странные и непонятные. Глафирья хотела сделать ещё шаг к деткам своим, как внезапно уткнулась в непроходимую преграду, словно воздух уплотнился и не давал ей сделать ни шагу вперёд. Она осела прямо на снег и завыла, словно дикий зверь. Поняла израненным сердцем, что опоздала…

Очнулась в полной темноте, когда к её рту поднесли плошку с водой. Невидимый человек, еле касаясь, провёл рукой по её волосам, потом по щеке.

— Не печалься, мать. Детки твои не пропадут. Будут под надзором строгим и в учении. Пройдёт немало лет, как выпорхнут из гнезда и разлетятся по свету. Будут в сердце хранить Свет Сварога, да людям не дадут забыть правду о корнях своих. Не дело, что чёрные подмяли под себя люд. Совсем те забыли Род свой. От того и стали жить плохо. Коль у растения обрубить корни — зачахнет жизнь. Не помрёт, так скривится нечистью.

И только женщина хотела возразить, как тяжёлая рука легла ей на уста, не давая возможности произнести ни слова.

— Ты подожди, не серчай за то, что не понимаешь головой своей. Сердцем надо чувствовать, иначе нельзя. Что скажу тебе. Коли хочешь быть подле деток своих — оставайся с ними. Будешь помощницей им и мне. Тяжко в лесу без женской руки. Понимаю, что бросать нажитое негоже, но подумай хорошо. А ребяток твоих, извини, уже не вернуть. То воля их была, не моя. Сами пришли и попросились. Отказать не мог. Я ведь за твоими отроками смотрел немало лет — добрые дети. И делами и помыслами чисты. Животину не обидят, да поделятся последним. Были б таки все — и земля возродилась как в стари. Подумай сердцем да поспи. С утра поговорим. Ты своё слово скажешь, я приму, каким бы ни было.