МАТВЕЙ. 02.27. Кто бы мне подрочил.

АНДРЕЙ. 02.27. Я.

МАТВЕЙ. 02.27. Ты назвал меня своим боем. Мне приятно. Не так грустно.

АНДРЕЙ. 02.27. Почему тебе грустно?

МАТВЕЙ. 02.28. (мем с Леонардо ДиКаприо в фильме «Джанго освобожденный» и подписью «А хуй его знает?»).

МАТВЕЙ. 02.29.

Стипуху задерживают. Людей на митингах задерживают. Вахтерши на вахте задерживают. Преподаватели после пары задерживают. Друзья возврат долгов задерживают. Конец пандемии задерживают. Будущее задерживают.

Я опубликовал стихотворение на странице. На следующий день он написал мне.

МАТВЕЙ. 10.28. Андрей?

АНДРЕЙ. 10.28. Тут.

МАТВЕЙ. 10.29. Я хочу кое-что сказать.

АНДРЕЙ. 10.29. Говори.

МАТВЕЙ. 10.29. ? ??? ????

МАТВЕЙ. 10.29. Это слоговая азбука чероки.

МАТВЕЙ. 10.29. Не могу прямо сказать. Открой википедию.

МАТВЕЙ. 10.29. Эта идея пришла мне в долине Чероки.

Я открыл статью про азбуку чероки и расшифровал, что там написано «Я лудлу Андэя». Я ответил «? ??? ???» — «Я лудлу Матэвэя». Он поставил это в статус, я тоже.

МАТВЕЙ. 10.45. Блин. Ты опубликовал.

АНДРЕЙ. 10.45. А что?

МАТВЕЙ. 10.45. Ты в курсе, что наши соцсети проверяют?

МАТВЕЙ. 10.45 И потом шьют экстремизм.

МАТВЕЙ.10.45. И наших отчисляют, если они говорят, что им что-то не нравится?

МАТВЕЙ. 10.45. Удали текст. Он хороший, но нет. Накликаешь.

МАТВЕЙ. 10.45. Универы стали казармой.

АНДРЕЙ. 10.46. Оставлю. Ты преувеличиваешь страхи.

АНДРЕЙ. 10.46. Это моя страница. Там нет ничего такого.

МАТВЕЙ. 10.46. Как знаешь.

МАТВЕЙ. 10.46. Если тебя посадят, я буду сдавать кровь и приносить тебе KFC.

АНДРЕЙ. 10.46. Не болтай.

МАТВЕЙ. 10.46. Лан. Не думай что я трус.

МАТВЕЙ. 10.46. Я просто реально переживаю.

ГЛАВА 4

Мать наказала мне приезжать каждые свободные дни в Тольятти и продавать наше имущество. Таких дней было много, потому что учеба почти закончилась. Мэт тоже много времени проводил в Тольятти, потому что так нам было дешевле.

Лишь однажды Матвей пригласил меня к себе домой. Я сказал, что принесу ему книжку Нила Геймана и сказал, что он очень классный автор и должен ему понравиться.

— Хорошо, — сказал Матвей, — а я покажу тебе сковородку из чайника.

Он разобрал электрический чайник, который треснул и протекал, присоединил ручку с выключателем ко дну, и по нажатию кнопки «сковородка» начинала нагреваться. Я попробовал пожарить на ней яйцо, но оно сгорело за десять секунд. Матвей расстроился и сказал, что как всегда сделал бесполезную хрень, а я удивился тому, как он вообще до этого додумался. Мне снова захотелось сделать что-то прикольное. Я увидел отрезанный верх железного чайника с открытой верхней крышкой, поставил его на голову Матвея, как корону, и, поддерживая обрезку рукой, сказал:

— Это корона. Мэт, нарекаю тебя королем Калифорнии, долины Чероки и административного округа города Тольятти.

— Блин, режет.

Чайник упал с головы, Мэт потёр лоб.

— Колючка-ебучка, — сказал он.

— Почему ты меня не зовешь? — спросил я его.

— Мне стыдно, — ответил он. — Я никогда не водил друзей домой.

Родители Матвея раньше работали инженерами на Автовазе, но несколько лет назад отца сократили, а мать перевели на полставки. Я представил, как она приходит с работы в обед, готовит простую русскую еду, потом садится в аккуратно подобранной одежде на белый обсыпавшийся диван из перламутрового кожзама, отдыхает полчасика, смотрит «Великолепный век», представляет себя царицей Хюррем, наслаждается шелком, золотом, красотой далёкой империи, а потом уходит на вторую работу в ночной магазин. И как отец сидит на маленькой кухне, пьёт и тоже смотрит свой маленький телевизор. У мамы золото, а у папы очередная война и все против нас. Смотрит и злится. Пьет и ругает Америку. Представляет себя сильной рукой. Питается водкой и злостью. Наливает богу войну. Он одерживает очередную победу и ищет вторую бутылку. Матвей сидит в своей комнате и забивает звуки войны меланхоличными инди-рокерам, сочиненными где-то в Америке на тёплых равнинах среднего запада. И каждый живет в своей сочиненной стране.

— Я надеюсь, он не вернется пока, — сказал Матвей.

Но отец все же вернулся. Пришёл и стало тесно. Я удивился тому, как они с Матвеем похожи: глаза, брови, нос. Но Матвей высокий и концентрированный, а отец почти лысый, с раздутым животом и тонкими руками. Отец пахнет скисшим потом и алкашкой, а Матвей опрятен, как люди в рекламе Ikea. Кожа отца будто вывернутая наизнанку, она темная, как его больное мясо, покрытая капиллярами, как та ненавистная Матвеем куртка покрыта трещинами и загибами. А Матвей розовый и на нем нет загибов — только розовые прыщи на розовой коже. Но он все ещё надевает эту старую коричневую отцовскую кожу, чтобы спасаться от острого холода наших мест, потому что другой нет. И ненавидит ее. Когда отец зашел на кухню, Матвей сразу встал передо мной, будто готовясь защищать. Отец подошёл к столу и без стакана выпил из чайника воды.

— Не пей из чайника, — сказал Матвей.

— Заебал меня, — прошептал он. — Добрый день, — сказал он мне неожиданно интеллигентно.

Я протянул руку. Отец слишком крепко пожал ее. Держал и не отпускал. Когда я попытался убрать руку, он сжал ее еще сильнее и внимательно посмотрел мне в глаза, будто пытался что-то разгадать.

— Иди в комнату, — сказал Матвей отцу.

— Друг. Да? Дружок, — сказал мне отец Матвея. — Вот если че, тебя первым уебут.

— Пап, съебись нахуй!