Весной мы выбрались наружу, голодные и исхудавшие. Возле нашего нового жилища почти ничего не росло и не водилось никакой дичи, потому поиски еды стали главной заботой. Бека запрещал уходить слишком далеко от шахты, так что наш рацион составляли главным образом кузнечики, личинки да чай из коры деревьев. Иногда удавалось поймать дрозда или скунса. Только теперь мы осознали, чем для нас был город.

— Эх, я бы сейчас зуб отдал, только чтобы лизнуть мороженое, — сказал как-то Смолах в конце одного из так называемых ужинов. — В городе бананы…

— Малиновый джем на горячем тосте, — мечтательно добавила Крапинка.

— Свинина с тушеной капустой, — подхватила Луковка.

— Спагетти, — начал Дзандзаро, а Раньо закончил:

— С пармезаном.

— Курево, — хмуро поглядел Лусхог на свой пустой кисет.

— Почему бы тебе не разрешить нам сбегать в город, Бека? — спросила Чевизори.

Новоявленный деспот возвышался над нами, сидя на троне из пустых ящиков из-под динамита. Обычно он подавлял любые проявления свободомыслия, но в тот раз, возможно, у него было хорошее настроение.

— Луковка, возьми с собой Бломму и Киви и отправляйтесь в город за продуктами. Постарайтесь вернуться до рассвета. Держитесь подальше от дорог и не рискуйте, — он явно наслаждался своим либерализмом. — И принесите мне пива.

Трое девчонок мгновенно вскочили на ноги и помчались к выходу. Вероятно, если бы жажда пива не заслонила Беке разум, он заметил бы странности в их поведении и увидел бы знаки, которые предвещали беду. Едва они ушли, окрестности заволокло густым туманом. В наступивших сумерках он превратился в непроницаемую мглу, скрывшую все вокруг. Уже в двух шагах не было ничего видно, и мы с тревогой ждали возвращения наших.

Когда все улеглись спать, я остался снаружи у входа в шахту. Вскоре ко мне присоединился Лусхог:

— Не переживай. Туман — это, считай, повезло. Не только они ничего не видят, их ведь тоже не видно. В худшем случае где-нибудь спрячутся и переждут.

Так мы и сидели с ним вдвоем, посреди темноты и пустоты, почти растворившись в тумане, когда чей-то вопль вывел нас из оцепенения. Лусхог поднял с земли сухую ветку, поджег от спички, и мы бросились туда, где слышались шум борьбы и залах свежей крови. Вскоре в темноте мы увидели два сверкнувших глаза, в которых отражался свет нашего факела. Здоровенный лис метнулся в сторону, сжимая в зубах добычу — крупного самца дикой индейки. Мы подошли к месту, где они боролись. На примятой траве, как стеклышки в калейдоскопе, были разбросаны чернобелые перья. Мы слышали, как лис тащит сквозь лес добычу, а собратья погибшей птицы хлопают крылья-ми где-то над нашими головами и как ни в чем не бывало рассаживаются на ветках.

Потом настало утро, но Луковка, Киви и Бломма не вернулись. Когда туман рассеялся, я повел Крапинку посмотреть на место битвы лиса с индейкой. Она подобрала два самых больших пера и воткнула их себе в волосы. «Последний из могикан», — сказала она и побежала, улюлюкая, вниз по склону, а я бросился за ней следом. Целый день мы гонялись друг за другом и дурачились, а когда вечером вернулись в лагерь, обнаружили там разъяренного Беку, который метался по шахте, не находя себе места. Девчонки так и не вернулись, и он не знал, что делать: то ли идти искать, то ли затаиться в шахте.

— И чего ты дожидаешься? — спросила его Крапинка. — Ты же сам приказал им вернуться до рассвета. Неужели ты думаешь, что Луковка ослушалась бы тебя? Они должны были вернуться несколько часов назад. Пора за ними идти.

Бека, молча, метался по пещере.

Руководство поисками Крапинка взяла на себя. Она разделила нас по двое и каждой паре дала задание. Чтобы удержать Беку от глупостей, она встала в пару с ним. Они отправились в город. Смолах и Лусхог должны были осмотреть окрестности старого лагеря. Раньо и Дзандзаро — пройти по всем известным нам оленьим ходам. Нам с Чевизори выпало исследовать старые индейские тропы, идущие вдоль реки.

И все время, пока мы пробирались по ним, Чевизори бубнила себе под нос какую-то знакомую мелодию.

— Что это за песенка? — спросил я ее, когда мы остановились, чтобы перевести дух. Где-то вдалеке прогудел речной буксир, тянувший к городу цепочку барж.

— Я думаю, это Шопен.

— Что такое «шопен»?

Она хихикнула.

— Не что, тупица, а кто. Шопен писал музыку и всякое такое, как он говорил.

В — Кто говорил? Шопен?

Она захохотала в голос, но потом прикрыла рот рукой.

— Шопен давно помер. Парень, от которого я слышала эту мелодию. Он сказал, что это «Майонез Шопена».

— Какой парень? Тот, который жил с вами до меня, да?

Ее поведение резко изменилось. Она отвернулась и уставилась вдаль, словно прислушиваясь к звуку баржи, но было видно, что она смущена.

— Почему вы не хотите мне рассказывать о нем?

— Энидэй, мы никогда не говорим о подменышах, когда они уходят от нас. Это закон. Мы стараемся забыть о них. В воспоминаниях нет ничего хорошего.