Напервой надлежало проверить. Сенцов подошел к часовенке в сумерках, погулял вокруг. Фонари не горели, городовые не шныряли. Быстренько залез, опираясь на выступы, как в детстве. Оказалось, что руки-ноги не забыли. Тайник был теплый и сухой – вот и славненько. Он установил на место декорацию, подмазал щели грязью и пошел домой за сокровищами. Вся дорога не заняла и часа, но, когда он вернулся назад с замшевым мешочком за пазухой, перед часовней толклись и шумели новобранцы, которых почему-то привели сюда среди ночи и оставили на морозе.

– Братцы, кого ждете? – окликнул Платон всех сразу, опасаясь подходить слишком близко.

– Поезд скоро у нас, пождать велено, – пробасил кто-то из темного облака.

Раз поезд, значит, нескоро. Это только молодняк думал, что на войне все бегом-прыжком, а на деле больше времени отводилось лежанию и утомительным переходам с тоскливыми нотами незаживающих солдатских песен. Что делать? Ждать или идти назад? Он развернулся и пошагал в сторону Херсонской дороги с независимым удалым видом, как будто его ждали неотложные дела, а к часовенке он просто заходил проверить, как она переживала мировую революцию. Через парочку кварталов идти стало некуда. Выходило, что домой. Но завтра уже сбор, на отпуск выделено всего пять денечков, а он два в дороге потратил, а потом за рождественским столом просидел, зятьку подливал и племянникам сказки рассказывал. Профукал! Не дотумкал раньше перепрятать клад! Дуралей.

Ноги быстро-быстро пересчитывали знакомые закоулки, в голове путались обидные мысли про Ольгу, нежные – про Тоню и огорчительные – про так и не спрятанные как следует сокровища. Мороз пощипывал, подгонял, валенки задорно плясали по натоптанным за день тропинкам, то поскальзывались, грозя уронить в сугроб длинное, закутанное в старый довоенный тулуп туловище, то летели, соревнуясь с редкими снежинками. Эх, хорошо без войны! Как он раньше не ценил такого простого счастья – бродить ночью по улицам и нюхать печной дымок. Впереди замелькали приземистые строения Стрелецкой слободы. Все, пора поворачивать назад.

– Эй, мужик, ты чьих будешь? – окрик патрульного красноармейца застал врасплох. Дознавательства сейчас ох как некстати.

– Дык я в храм, в Никольский, тама на кладбище батька мой лежит, – Платон загнусавил по-деревенски, да еще и снял шапку, перекрестился.

– Да храм в другой стороне, эх ты, деревня. Пойдем, провожу. Почему не на фронте?

– На фронте. – Он назвал свою часть и командира. – Побывка у меня. Вот, завтра отправляемся.

– Лады тогда, не трухай, у сторожа обогреешься и утром на перрон.

Впереди чернела громада церкви. Так, сюда ему точно не надо. Но и обратно идти сейчас не стоило: застукают и припрут к стенке. Сенцов несмело отворил калитку и вошел за ограду: тишина обнимала грибок колокольни и спускалась по каскаду крыш. Он обошел строение, выжидая, чтобы патруль ушел подальше. Нет, все равно боязно. Ладно, ему-то самому нечего бояться, а вот сокровища отнимут – это как пить дать. Что он тогда скажет настоящим хозяевам? Думки о неизвестных владельцах – чушь, но отделаться от них Платон не мог. Они служили единственным оправданием его цепкости к этим чужим богатым вещам из отжившего волшебного мира.

Дверь церкви скрипнула и медленно отворилась. Он затаил дыхание, вжался в стену. Из подсвеченного розовым нутра вывалился поп в длинной рясе и еще кто-то высокий, с военной выправкой. Они пошли к калитке. «Вот почему не заперто», – запоздало подумалось, а подмороженные ноги уже сами несли в тепло. В храме хозяйничал сумрак. Три скучавшие свечки не освещали даже алтаря. «Заберусь на колокольню и там пристрою свой клад», – решил Сенцов, но дверца, ведущая, по его подсчетам, наверх, оказалась заперта. «Что ж, вот такая акробатика», – он усмехнулся и подошел к ближайшей нише с едва различимой иконой Кассиана Римлянина. В нише стоял каменный ларец-урна. Рука взялась за крышку, подергала, та со скрипом подалась. Несмело просунул кисть внутрь и выудил клубок паутины. «Эх, вот так и обманывают нашего брата. Говорят, что мощи, святыни, а на деле – пшик». Он быстро, чтобы не передумать, вытащил замшевый мешочек и не глядя закинул в урну, плотно прикрыл крышкой, да еще и замазал глиной, которую носил с собой с самой Ямской часовни, надеялся там использовать для декорации кирпичных швов. «Вот и ладно. Найдут, значит, оно Богово. Он настоящий хозяин и больше никто». Рассуждения показались вполне оправдательными; наскоро перекрестившись, Сенцов пошел к выходу. Во дворе топтался давешний поп, видимо, проводил гостя и брел к себе.

– Ты пошто ходишь ночами без пригляду?

– Прости, батюшка, благословения хотел испросить перед войной. Завтра мне на фронт. – Он, в общем-то, и не соврал.

– Иди с Богом. – Священник перекрестил его и нетрезво пошел запирать дверь.

Вот и все. Вот и случилось, чему положено. Бог забрал сокровища, нечего кручиниться. Все, как должно. Валенки заскрипели в сторону дома, а по дороге его снова встретил, допросил и обыскал красноармейский патруль.

Весь 1920 год Сенцов воевал, убивал, калечил, даже заслужил похвалу. Красная власть уверенно отбивалась, а потом пошла в наступление. Про Ольгу он думал мало, про Тоню вообще не думал после того, как в агитационном поезде встретил Липатьева, моложавого, подтянутого, в развевавшемся по ветру френче на худых плечах. Да разве жена променяет такого красавца на него, на старого, травленного невзгодами приказчика? Война закончилась, Платон вернулся к матери. Он с удивлением увидел, что часовня императора Александра Третьего разрушена. Вот как! Получалось, Бог не зря его направил в Никольский храм. Платон прогулялся к Стрелецкой слободе: церковь не тронули. Внутрь тыркаться не стал, не проверил, на месте ли его сокровища, или уже прибрали их к рукам. Если и прибрали, на то Божья воля – в этом он уверился. А заходить не стал, чтобы не соблазняться.

Советская власть не припасла для купечества никакого завалящего кармана, чтобы пересидеть ненастье. В стране, где продовольствие отпускалось по хлебным карточкам, а прочие товары – по запискам от Наркома, вовсе не нужны опытные коммерсанты. В Курске требовались рабочие руки – строить, чинить, налаживать отличную советскую жизнь. Сенцов записался в артель и стал получать паек. Трудовая повинность никогда не казалась ему наказанием. Если не работать, то скучно. Жизнь понемногу склеивалась, только невесты никак не на – ходилось. Ольга пришла сама, неожиданно и сразу схватила за штаны.