Вскоре Сенцов запросил пощады, так долго тянуться не могло, он не выдержит. Ее тело, вполне согревшееся, даже разгоряченное, плюхнулось на него сверху и началась скачка.

– Он такой большой, он великий… великий чародей, – выдыхала Ольга, разгоняясь все сильнее, все быстрее, увеличивая и ускоряя волшебное трение, – я такого больше ни у кого не встречала.

В этой формулировке что-то не понравилось, но думать оказалось нечем: в голове царило древнее и всепожирающее.

Потом они пили чай, и он совершенно рассеянно, как будто со стороны замечал, что Ольга подурнела, что рот ее искривился скорбненькой подковкой вниз, что кожа обвисла на плечах. Так любит ли он? Бесцеремонные губы в запретном месте, жадное между ног – и все? Нет, не только ноги и губы, еще огненные глаза, чародейский голос, беспримерный ум, острое лезвие язычка. Стопроцентно любит. Он перебирал, сравнивал, плюсовал, отнимал и неохотно признавался, что, когда на трон заступала любовь, математика пристыженно отползала в кусты.

Несколько недель Сенцов притворялся обиженным, что она так и не развелась, а потом вопрос как-то сам собой затерся, застирался бытовухой. В мае прибыл на короткий отдых Липатьев, замелькал благообразной сединой перед заколоченными лавками. Платон погрустнел, наверное, стоило все же атаковать Ольгу, требовать переезда под одну крышу, в одну кровать. С матушкой как-нибудь вывернется, она мудрая, поймет, что нынче не до венчания, непраздничные времена за окном.

Ольга снова проводила все дни в кабинете с обеденным столом, на котором творилась не только агитация, но и сама история. События, перерисованные и переписанные от руки при свете старенькой керосиновой лампы, укрупнялись, вперед выступало справедливое, которого на самом деле отыскивалось немного, а здесь оно становилось главнее. Так, маленькие военные победы приобретали грандиозные последствия, а обидные поражения оказывались тактическими ходами, заранее продуманной хитростью. Да и в прошлом веке Белозерова умела здорово поковыряться, подправить. Теперь выходило, что строительство железной дороги в Курск – это не масштабная веха для города, а глупая дань капризному императору, который по ней приехал. Вот, мол, не захотел иначе добираться.

– Но ведь дорога-то всем служит. – Платон читал серый листок с нестойкими шатавшимися буквами и не соглашался: – Приурочили стройку к визиту государя, а служит она простым курянам. Что же тут плохого?

– Как что? А почему просто так не построить? Для людей? И прямо об этом заявить.

– Какая разница, что написали, сказали. Это все… чисто акробатика. А по дороге люди ездят, товары возят.

– Нетушки. Не приехал бы царь, не стали бы и строить.

– Так значит, хорошо, что приехал.

– В се ради царя, ради его прихвостней. Ничего для народа. – Ольга твердила, как заведенная, даже не слушала, а сама разгребала половинку стола, спешно сметала в сторону записки, блокноты и пузырьки с тушью. – Ну, иди же ко мне. – Она залезла на столешницу и призывно задрала ноги.

Эта половинка стола всякого повидала, но чаще всего короткие случки с пылу с жару, когда он стоял, а она сидела, обхватив его ногами. Быстро и неизобретательно, зато искренне.

– Я поеду в деревню. – Он закончил приятную обязанность и стоял, тяжело дыша. – Там работать буду. Надо готовиться к голодной зиме. Есть артели крестьянские, а у отца земли остались.

– Нет уже никаких земель, все общее. – Она со смехом поцеловала его в губы. – Иди на фабрику… Но, кажется, придется на фронт.

Сенцов и сам понимал, что, скорее всего, ему дорога на фронт.

– А ты скучать не будешь? – Он попробовал заглянуть в глаза, но она спряталась у него на груди, зарылась носом, выставив растрепанную макушку.

– Буду… Но это ненадолго… Скоро мы победим насовсем. – Ольга спрыгнула со стола и начала поправлять юбку, заправлять в нее рубашку.

Первого июля 1919 года в Курске объявили всеобщую мобилизацию. М-да, не довелось Платону позаботиться о грядущем урожае. Он коротко поцеловал мать, окопал кусты картошки в огороде, прополол свеклу и морковь, подвязал зреющие огурцы повыше, чтобы солнца доставало.

– Вы не печальтесь, маменька, я же уже был на фронте и вернулся, и все хорошо. И в этот раз хуже не будет. – Он подумал и углубил лунку под старой яблоней, пусть попьет вдоволь.

Но в этот раз воевать пришлось всерьез: всем выдали винтовки со штыками, а кое-кому в довесок тяжелые трофейные шашки. Обучали недолго, но рьяно: ни сна, ни еды, только хриплый голос командира, отдававший команды. Сенцов попал под начало азартного молодого вологодца, которого на третий день убило артиллерийским снарядом. На его место встал знаменосец, и его тоже убило. А потом еще одного, старого, меченого шальной пулей империалистической войны. И еще многих из тех, с кем рядом довелось посидеть у костерка, поспать вздрагивающим неглубоким сном, – их тоже пришлось похоронить, не успев как следует сдружиться.

Теперь чужая смерть не пугала, больше приходилось задумываться о своей собственной. Если его убьют, то мать найдет спрятанные сокровища. Она решит, что ее сын вор? Что убил кого-то за эти побрякушки? Наверное, следовало ей рассказать какую-нибудь сказочку, чтобы не переживала попусту, а продала, поменяла на продукты и пережила лихое время… А вдруг она пойдет с ними к Пискунову, начнет расспрашивать?.. Нет, так не годится. Тогда и Тоня, и Липатьев, и сам Иван Никитич подумают про него несправедливое и обидное. Лучше бы закопать их где-то, чтобы никто не нашел в случае незапланированной кончины. А так…

Платон увидел, как из его дула неспешно поднялось дымное облачко, услышал громкий хлопок выстрела. Бежавший навстречу белогвардеец упал, продолжая открывать и закрывать рот. Его рука с ружьем дернулась и замерла. Убил. Он снова убил.

– В атаку! – Сзади напирали товарищи, вылезали из кустов и бежали, стреляя на ходу по незасеянному полю.

И он бежал вместе со всеми и стрелял. Сапог провалился в земляной отвал, за ним спланировали глаза, и в поле зрения попала чья-то рука с пистолетом, поднимавшаяся из высокой стерни. Выстрел с колена в ту сторону. Вскрик. Рука упала. Наверное, еще одного убил. Или ранил. Или просто напугал, заставил спрятаться. Некогда выяснять. Командир требовательно звал в атаку.