— Да бросьте, господин прапорщик. Сейчас в России просто жить очень опасно. А так — работа, как работа.

Я знал, о чем говорю. Деньги сейчас вообще не играли особой роли. Как подтверждение галопирующей инфляции, Временное правительство пустило в оборот зеленоватые купюры, номиналом в тысячу рублей, украшенные в середине свастикой. А в конце лета будут запущены в печать знаменитые «керенки» — блеклые маленькие фантики, на деньги даже не похожие.

Поэтому сейчас я мог обещать нужным мне людям любые денежные выплаты, так как скоро деньги потеряют свою традиционную экономическую роль, как меры стоимости и средства обращения, а на первое место выйдут материальные ресурсы, продовольствие, и, как не грустно, вооруженная сила, которую я сейчас стараюсь приумножить.

После того, как центральная часть столицы лишилась почти тысячи милиционеров, а те, что остались на службе, не могли использовать ни автоматы, ни кирасы, ни шлемы, так как, все перечисленное было моим личным имуществом, переданным отделу милиции в краткосрочную аренду, жители богатых кварталов пережили несколько неприятных дней. Бандиты, хулиганы всех мастей и солдаты- запасники, почуяв, что власть на улицах переменилась, рванули в центр, наверстывать неполученную прибыль. Остатки милиции заперлась в своих отделениях и охраняла сама себя, единственными островками стабильности были коммерческие заведения, охраняемые суровыми мужиками с нашивками на суконных куртках «Охрана 'Справедливая Россия». А на каждом углу, как повод задуматься, висели красные листы объявлений «Охрана жилых кварталов. Работаем с домовыми комитетами. Цены умеренные, согласно прайса». Устав от грабежей и разбойных нападений, а также незаконных обысков, делегации от домов и, даже, жилых кварталов, потянулись в договорной отдел бригады охраны по совпадению, в одном здании с нашим партийным клубом.

— И что я должен сделать на этих райских условиях?

— Пока найти самолет, который вы сможете собрать, разобрать, взлететь и совершить посадку.

— Нет, это даже не смешно. Где я возьму самолет? Это страшный дефицит!

— Соломон Ааронович, не смешите мои тапочки! В городе десяток авиационных заводов, и я не поверю, что такой умный молодой человек, как вы не найдет для моего исстрадавшегося сердца маленький самолетик с крылышками — мне «Илья Муромец» не нужен.

— И когда приступить?

— Немедленно и срок вам на выполнения поручения — неделя, после чего эта затея потеряет всякий смысл, и я буду искать иные варианты.

— Хорошо, я вас понял.

— Ну что-ж… — я встал и бросил на столик купюру в двадцать пять рублей с портретом Александра Третьего: — Жду от вас добрых вестей, а мне пора к нашим партийным боссам.

— Господа и товарищи, стесняюсь, но все же спрошу вас — вы выборы в Учредительное собрание выигрывать собираетесь?

Снова каюсь, на заседание меньшевистской ячейки (наверно так будет правильно) я проник явочным порядком, прикрываясь беспримерной бытовой наглостью жителя СССР конца двадцатого века и оскаленной мордой жутковатого Трефа, который, как выяснилось, кроме оружия, направленного в его сторону, не любит еще и людей, чинящих препятствие мне куда-то войти.

Господа из центрального комитета (не знаю, как правильно, устав партии меньшевиков мне изучать никто не давал) партии РСДРП (а этот бренд эти бородатые ребята безуспешно делят с большевиками), увидев клыкастую морду Трефа, опасливо поджали ноги под длинный стол, за которым они сидели в ряд, заняв одну сторону. Я человек не гордый — уложив Трефа на «место» в дальнем углу зала, я сел за стол, напротив этих партийных деятелей и вежливо поприветствовал присутствующих.

— Это кто такой? — даже не поздоровавшись, заорал какой-то нервный тип, кажется Чхеидзе.

— Может быть представите меня? — я нашел глазами моего, единственного в этой комнате, знакомца — Дана Федора Ильича.

— Это, господа, тот самый авантюрист, о котором я вам рассказывал в конце мая… — почему-то вильну в сторону глазами бывший военный доктор.

Глава шестнадцатая.

Июнь одна тысяча девятьсот семнадцатого года.

— Я почему-то так и подумал. — господин Мартов, он же Цедербаум, сложил перед собой на стол сжатые кулаки: — И чем обязаны вашему визиту?

— Я не понимаю вашей агрессии в отношении меня, дорогие родственнички. — я подтянул к себе один из стульев, перевернул его и сел, прислонившись подбородком на высокую спинку.

— Чей вы родственник? — Мартов переглянулся со своим зятем Даном.

— Да вы не волнуйтесь, я не о себе, а о вас говорю. Хотя, вы же сами уже запутались, кто вы есть на самом деле…

— Вы черносотенец? — насупился Дан.

— Не надейтесь, уважаемый Федор Ильич, я самый натуральный социал-демократ, хотя вы мне в праве им считаться, почему-то отказываете.

— Мы вам не отказываем, считайте себя кем хотите, милостивый государь…

— Вот и договорились, товарищ Дан — я считаю себя социал-демократом и рад приветствовать в вашем лице старший товарищей по партии.

— Господин Котов…- с какой-то тоской пробормотал «неистовый» Юлий: — Может быть вы себе какую-нибудь другую партию поищете.

— Никак не возможно, остальные мне не подходят. Только с вами, меньшевиками мне по пути.

— Мы не меньшевики! — рявкнул нервный Мартов.

— Меньшевики, меньшевики. –я достал из портфеля, принесенного с собой сложенный вдвое плакат: — Вот, сами же о себе пишете.