Шрифт:
Но наших читателей это очень интересует.
Все было не так просто. После восстания я шесть недель провел на Жолибоже. Потом появился патруль [40] , который вывел меня оттуда как больного сыпняком, после попал в Гродзиск, а потом, когда пришли русские, «вспыхнула свобода» и так далее.
Почему вы не вышли из Варшавы вместе с повстанцами?
Чтобы меня убили? Нет таких фраеров… Если бы я пошел вместе с повстанцами, мог бы найтись тот, кто ткнул бы в меня пальцем и сказал: «А этот – еврей», и еще раньше, чем дошли бы до того места, где сдают оружие, немцы бы меня расстреляли. В восстании участвовали самые разные элементы, хотя Жолибож был лучшим из всех.
40
15 ноября 1944 г. пятеро сотрудников больницы из Бёрнерова вывели из дома, находящегося на территории, занятой немцами, семерых членов Еврейской боевой организации: Целину Любеткин, Марка Эдельмана, Туви Борзиковского, Зигмунта Вармана, Юлия Фишгруда и д-ра Теодозию Голиборску. См. об этом: Swital S. Siedmioro z ulicy Promyka // Biuletyn ZIH. 1968. № 65–66.
В каком смысле «лучшим»? Наименее антисемитским?
Да. Там было меньше всего из НРЛ, меньше всего фалангистов, меньше всего тех, кто считал, что с евреями надо покончить и хорошо, что «Гитлер это за нас сделал». Был там такой поручик Титус [41] , он говорил: «Марек, пойдем с нами… Или, может, не стоит, откуда я знаю, кто в нашем отряде? Могут тебя выдать прямо перед лагерем». Вот я и остался на Жолибоже, в каком-то подвале.
То есть вы прятались шесть недель? Вы были один?
41
Речь идет о поручике Швенцицком, офицере АК. В его доме на Жолибоже (ул. Красинского, 16 или 18) в октябре 1944 г. жила группа еврейских повстанцев, в том числе Марек Эдельман и Антек Цукерман.
Нет-нет, там было несколько человек, примерно десять. А позже пришла санитарная команда… Эти подробности не столь важны. В любом случае удалось. Да, можешь написать, что был там доктор Швиталь из Бёрнерова [42] , который все это организовал. О том, что было дальше, рассказывать не буду.
Но это важнее всего!
Ладно, скажу еще, что среди прочих в этом санитарном патруле был Януш Осенка, девятнадцатилетний парень, отважный и добрый.
42
Бёрнерово – название, данное варшавскому району Бёмово в 1936 г., в честь его проектировщика Игнатия Бёрнера. В 1989 г. возвращено прежнее название.
А что было потом?
Потом я жил в доме, на первом этаже которого был штаб Zur Bekampfung der Banditen und Partisanen [43] , а на втором поселился десяток евреев, вышедших после восстания. Ну а в клозете висел портрет Гитлера, и все мы там ссали. Потом пришли русские… Такой себе эскадрон русских кавалеристок в шапках, отороченных серым мехом, красивые девушки. На этом и закончилась война.
Что с вами было после войны?
43
По борьбе с бандитами и партизанами (нем.).
Как это «что»? Имел двадцать пять любовниц, менял их через день. Что, я тебе об этом рассказывать буду?
Как вы оказались в Лодзи?
Там была тахта, было тепло, вот я и лег спать. Надоело дальше идти, об этом тоже где-то написано. В Варшаве не было где приткнуться, а тут диван, подушка, лег на эту подушку, так и остался.
Где вы учились?
В Лодзи. Зачем тебе это? Спроси у Хани [Кралль], она об этом писала.
В каком году вы поселились в Лодзи?
Кажется в 1945-м, а может, в 1946-м… Не скажу точнее.
Вы когда-нибудь состояли в ПОРП [44] ?
Нет! Ни за что! Я давно знал, чем это пахнет. Еще до войны понимал, что это за игры в коммунизм.
Чем для вас был важен 1968 год? Что с вами тогда было?
Да ничем не был важен. Почему он должен быть особенно важен? Коммунисты способны на все. Выбросили меня с работы – и дело с концом.
Где вы тогда работали?
44
ПОРП – Польская объединенная рабочая партия. Правящая партия в Польской Народной республике с 1948 по 1989 г.
В Лодзи, в военном госпитале. Меня даже не выбросили, просто не пустили на работу. Сторож сказал, что мне больше не разрешается входить. Нет, не выбросили, никто со мной даже не разговаривал. Только сторож не впустил – и все.
Как долго вы сидели без работы?
Я вообще без работы не оставался. Пошел в какую-то больницу, и коллега принял меня младшим ассистентом. Но и оттуда меня тоже выбросили, кажется, в 1970-м, а потом приняли в клинику, в которой работаю сейчас. Мое отделение создано ad personam [45] , потому что тогда поднялся большой шум, вмешались… К тому же у меня еще оставались знакомые во власти. Я знал Циранкевича, Раковского, они за меня заступились, мол, нельзя такого важного еврея, который тут остался, выгонять с работы. Выгнали кого-то другого, а мне передали эти двадцать пять коек. Вот уже несколько лет исполняю обязанности ординатора. Но это неважно, мелочи, даже в деньгах всего двести злотых разницы.
45
Буквально: человеку (лат.), здесь: для меня.
Но вернемся к 1968 году. Конечно, я не стану спрашивать о том, почему вы не уехали, это был бы бестактный вопрос. Спрошу иначе: вы думали об отъезде?
Я – нет. Но странно, что ты не спросила, зачем моя жена и дети уехали? Ты чего об этом не спрашиваешь?
Я лучше спрошу, почему они уехали?
Во-первых, мою жену и детей шпыняли гораздо сильнее, чем меня. Может быть, не сильнее, но они острее переживали, что их выгоняют, не дают им сдавать экзамены. А во-вторых, когда совсем плохо, тех, кому хуже всех, надо отправить за стену, чтобы – так тебе скажу – сохранять свободу передвижения. Вот и все. Нечего больше об этом говорить.