Повеселев, Стас взял в одну руку фонарь, в другую — отцовскую лопату, которая стояла воткнутой в землю возле сарая, и двинулся к входным дверям дома. По мере продвижения скорость замедлялась, пока Стас совсем не остановился в метре от крыльца. Дверь была распахнута, внутри клубился непроницаемый мрак.

Стас тяжело дышал, в голове теснились самые разные бестолковые мысли: и о чудище в гостиной, и о снах и собственном безумии. Наконец решился, взвинтив себя до состояния немного трусливой ярости, свойственной собачкам мелких пород. Прислушался — все было тихо, амулет уже висел на шее, не дрожал и не вибрировал, — и с отчаянной храбростью человека, впервые прыгающего на тарзанке, заскочил на веранду.

В доме повис спертый, затхлый запах — после улицы всегда так кажется… Или сейчас запах гуще и отвратнее, чем обычно?

Он выставил вперед лопату, готовый нападать или убегать, прокрался по коридору и тотчас заметил тусклое свечение фонарика телефона, валявшегося экраном вниз у двери гостиной, где он его и выронил. С замиранием сердца заглянул в помещение, посветив на диван, но призрак пропал без следа. Зажав лопату подмышкой, Стас медленно наклонился, не спуская глаз с дивана, поднял телефон. Затем шмыгнул в собственную комнату, как попало похватал одежду, ключи, сгреб все это добро в кучу и выбежал наружу в домашних шлепках.

Страх наполнял каждую его клеточку. И стыд. Стыдно взрослому мужику видеть бабаек и бояться темноты… Это смешно. Но пусть те, кому смешно, сами попадут в аналогичную ситуацию, а мы поглядим…

Тем не менее Стас торопливо оделся у калитки, готовый в любой момент понестись по улице сломя голову, пусть даже со штанами, надетыми на одну ногу. Все время чудилось, что тварь наблюдает за ним из окна. Отпер машину и с облегчением врубил фары, осветившие весь двор до самого огорода, половину дома и часть гостиной сквозь незанавешенное окно.

Уверенности прибавилось. На него вдруг накатило смешанное чувство злости, упрямства и решимости. Если он свихнулся, то и терять нечего; если нормален, то пора разобраться в этом дурдоме раз и навсегда. Живая, говорите, и румяная? А это мы выясним прямо сейчас.

Он зашвырнул лопату в багажник, сел за руль, завел двигатель и поехал прямиком на кладбище. Воображение рисовало дикие картины того, что сейчас произойдет, но Стас уже закусил удила и не собирался отступать.

Кладбище расположилось на пологом пригорке, за местной церквушкой. Всюду стлалась темнота, разрезаемая лишь фарами автомобиля Стаса. Ни людей, ни животных… В этот глухой час дерут глотку первые петухи, сидя на насестах среди невыспавшихся кур, но сегодня ночью, казалось, деревня вымерла, и один Стас был живым существом.

«Если меня спалят, — мелькнула мысль, — посадят за вандализм… А то и прибьют на месте…»

Все же отступать он и не думал. Его наполняла сила, упрямая, вибрирующая, прежде неведомая, и твердая уверенность, что если он не сделает это прямо сию минуту, то позже уже не решится и будет корить себя до конца жизни. А незакрытый гештальт — это плюс сто очков в копилку тревожности…

Он медленно и тихо объехал церковь, выключив фары на некоторое время и обнаружив, что пространство вокруг наполнено слабым светом. Заря? Возможно. А может быть, Стас обрел способность видеть в темноте, как кот, — в довесок к шизофрении, ха-ха…

Остановился у входа на кладбище — простой калитки из сваренной вручную рамы и натянутой на нее сетки-рабицы. Невысокий забор из той же рабицы окружал все кладбище, пресекая попытки домашней скотины забрести на эту территорию и пожрать растительность. Из-за этого трава среди невзрачных могилок вымахала по пояс, а кое-где и повыше. Деревенские временами приходили и ухаживали за могилами, но за летней травой в предгорьях Тауханского хребта не угонишься при всем старании.

Стас взял из багажника лопату и монтировку, покосился в сторону церкви, застывшей метрах в двухстах черной глыбой, и почти невидимых домов. Открыл предательски и зловеще скрипнувшую калитку и зашел на территорию кладбища.

Могила бабушки находилась впереди и чуть слева, за одним очень старым провалившемся погребением с насквозь проржавевшей оградкой, опутанной высохшими побегами вьюна. Кто там похоронен, узнать не было никакой возможности — Стас убедился в этом еще во время похорон бабушки, когда волей-неволей поглядывал на «соседей» бабы Насти. Фотография выцвела так, что ничего не разобрать, надгробие повалено и треснуло по всей длине.

Зато могила бабушки выглядела чуть ли не нарядно: блестящее в свете фонаря надгробие, отличная фотография молодой бабули, улыбающейся и кокетливой, огромный венок (Стас сам заказывал из Бурнинска), высохшие цветы и деревянный крест, лежавший поверх продолговатого холма.

Стас установил фонарь возле чугунной оградки, отложил в сторону венок и тяжелый крест и взялся за работу. Земля была рыхлая и легко поддавалась усилиям великолепной лопаты. Стас старался не засыпать ограду, но по мере углубления ямы плюнул на аккуратность. Ему стало жарко, кровь свободно забегала по жилам, он успокоился и преисполнился сосредоточенной целеустремленности.

Время шло быстро и незаметно. Навыки человека, привыкшего к физическому труду, пригодились: вскоре он стоял в прямоугольной яме по шею и вышвыривал комковатую землю то с одной стороны ямы, то с другой. Дна ямы он не видел, орудовал лопатой наугад, по спине и груди под рубахой градом стекал пот, лез со лба в глаза, и приходилось время от времени смахивать его быстрым движением кисти.