Разница заключается лишь в том, что у оставшихся «за бортом» государственного управления «внесистемных» либералов нет власти, и потому они формально требуют демократии и прав человека, но, – что принципиально важно, – исключительно в сфере политической жизни. Всякая мысль об экономических и социальных правах и даже о том, что демократическое государство должно, – хотя бы потому, что оно демократическое, – стремиться к достижению и упрочению этих прав и следовать убеждениям большинства народа, в том числе и нелиберальным, проникает в сознание либералов лишь при острой практической надобности, по миновании которой немедленно изживается без следа как совершенно неприемлемый и непристойный в «приличном обществе» популизм.

Принципиально важно, что категорическое неприятие всех прав граждан, кроме формально-политических (не имеющих для них реального значения при незащищенности повседневно значимых социальных и экономических прав) свойственно отнюдь не только «московской Жмеринке», но и практически всем современным либералам как таковым. В частности, когда на одной из дискуссий в США автор настоящей книги имел удовольствие указать своим ученым оппонентам на категорическую необходимость защиты не столько политических, сколько в первую очередь более близких людям и потому более значимых для них социально-экономических прав, они попросту растерялись от такой невероятной нелепицы. Более того, один из известнейших советологов того времени – Ричард Пайпс – по завершении дискуссии начал совершенно искренне утешать автора, подробно и тщательно разъясняя, что организаторы обязательно изымут эти его слова из стенограммы, и никто никогда не узнает, какую поразительную глупость он сморозил.

В силу изложенного либералы, как давно подмечено, в повседневной политической практике являются носителями наиболее тоталитарного из существующих в современных обществах типа сознания. Именно тоталитаризм, а отнюдь даже не агрессивная ограниченность, гармонично переходящая в самое оголтелое сектантство, служит основной причиной неспособности либералов (по крайней мере, либералов стран, являющихся колониями современного Запада, – пусть даже сугубо экономическими колониями, как нынешняя Россия [179] ) к самостоятельному, без внешнего руководства объединению и в целом к самостоятельной созидательной деятельности.

Строго говоря, обычно производящая впечатление патологии заблокированность восприятия либералом обусловлена самой фундаментальной сущностью либерализма (см. параграф 12.1), точнее – вынуждаемым этой сущностью принципиальным игнорированием им существенных сторон реальности. Поскольку либерализм как идеология принципиально ошибочен, его принятие требует подсознательного (за редчайшими исключениями беспощадной к самому себе интеллектуальной честности) запрета признания и восприятия самоочевидной и постоянно ощущаемой субъектом реальности, она объективно же требует от него постоянной лжи – причём не только внешней, окружающим, но и внутренней, самому себе.

Неизбежно разрушая тем самым даже базовые навыки рефлексии (естественным образом выявляющей такую ложь и тем самым делающей её невозможной или, как минимум, психологически почти нестерпимой), такая структура личности ведет к её неминуемой интеллектуальной и эмоциональной деградации, лишает её способности не только осознавать, но и чувствовать себя и окружающий мир.

Среди прочего автоматический механизм психологической самозащиты организма от собственной фундаментальной лжи ещё более усугубляет первоначальный запрет на восприятие реальности, делая его – причём именно для наиболее развитых личностно, наиболее культурных либералов (так как слабо развитые личности не склонны к рефлексии сами по себе и потому просто не нуждаются в защите от неё) – категорическим и едва ли не всеобъемлющим.

Естественно, это вызывает постоянный перегруз психики, часто проявляющийся в психологических расстройствах (начиная с патологической неряшливости, «безбытности», беззаботно и даже с симпатией описанной в разнообразных мемуарах) и в психосоматических заболеваниях (используемых обычно как обоснование назойливых требований жалости и поддержки от окружающих, которые в реальности ещё более усугубляют и физиологические, и психологические проблемы либерала).

Поэтому принятие либеральной идеологии и следование ей способствует оглуплению даже самых интеллектуально развитых поначалу личностей, неспособности их делать выводы даже из своего опыта, невозможности для образованных людей применять навыки логического мышления, развитые ими применительно к своим узким специальностям, к собственной повседневной жизни или к общеполитическим вопросам, а также к простой бытовой ограниченности и неразвитости, доходящей до выученной беспомощности, возводимой на пьедестал самоочевидной поведенческой нормы и даже моральной ценности.

Классическим примером демонстрации снижения когнитивных способностей под влиянием либеральной идеологии представляется бегство значительной части российских либералов после начала специальной военной операции в Израиль на основании того, что он-де, в отличие от России, «не воюет со своими соседями» (разумеется, это касается лишь тех – на самом деле абсолютно преобладающих – случаев, когда такая мотивация не была проявлением обычного расистского лицемерия или искреннего патриотизма).

Либерализм в силу самой своей природы, генезиса и ориентации на обслуживание глобальных финансовых спекулянтов обожествляет крупный бизнес, причём откровенная аморальность этого подхода вынуждает его становиться назойливым до истеричности. Крупный делец (а в идеале – и вообще любой предприниматель) в принципе не может быть признан либералом плохим по какому бы то ни было значимому для него признаку (разумеется, если не совершает признаваемых самим либералом преступлений, – правда, для такого признания делец обычно как минимум сам должен покаяться в них) уже только по одной той причине, что он получает большую прибыль.