Помимо использования гомосексуальности как инструмента формирования обособленной от общества и жестокой элиты (см. ниже пример 7), живущей по своим собственным правилам, принципиально важным было и то, что до 1967 года гомосексуализм в Британии являлся уголовным преступлением [54] . Соответственно, элитарных носителей этой ориентации дополнительно сплачивало сознание их общей преступности, страх перед весьма суровым наказанием и, главное, ощущение своей сверхчеловечности, то есть не только способности, но и подразумеваемого, пусть и неписаного права пренебрегать общепринятыми нормами, включая как неписаную мораль, так и писаный (в том числе, если они станут членами парламента, и ими самими) закон.

Неустанная и венчающаяся всё новыми победами борьба за права гомосексуалистов (давно уже ставшая подлинным крестовым походом против каких бы то ни было прав «натуралов»), перешедшая в утверждение Западом самых чудовищных извращений как новой нормы, представляется одним из наиболее не только ярких, но и значимых феноменов постсоветского времени. Конец «холодной войны», избавив мир от страха гибели в пламени ядерного апокалипсиса, практически прекратил антивоенное движение, – и общественная активность обрела новые массовые формы. Наиболее масштабными стали не только экологическое движение и всё более агрессивная борьба этнокультурных меньшинств и крайних феминисток за гражданские и религиозные права (переходящая в борьбу за право подавлять большинство), но и столь же агрессивная борьба за права гомосексуалистов и в целом всех лиц нетрадиционных сексуальных ориентаций, ставшая весьма быстро борьбой за их право подавлять лиц традиционных ориентаций, а затем и борьбой за полное преобразование человека в рамках шокирующе механистичных представлений трансгуманизма.

Можно только мечтать о результатах, которые могло бы принести направление этой энергии на защиту, например, материнства и детства или на решение реальных (а не выдуманных от начала и до конца или просто служащих инструментом глобальной конкуренции) экологических проблем.

Однако факт неоспорим: по влиянию на общественное сознание Запада и, соответственно, его политику рядом с ЛГБТ-активистами в настоящее время можно поставить только превративших свою национальность или религию в профессию еврейских и иудейских активистов, политических исламистов и менеджеров «климатического мошенничества» (и то последние были парадоксально потеснены в общественном сознании Запада в ходе истерического нагнетания коронабесия).

С каждым годом крепнет ощущение, что гомосексуализм и в целом сексуальные извращения стали на Западе (а значит, и в глобальных масштабах) одним из ключевых инструментов не только преобразования человека и человечества как таковых, но и формирования новой глобальной управляющей элиты, идущей на смену традиционным [55] .

Ведь создание элиты – крайне сложная задача, решение которой может быть успешным лишь в том случае, когда оно подчинено четким и вполне объективным закономерностям.

Прежде всего реальная власть, какой бы демократичной она ни была, жестко отделена от управляемых, – хотя бы уровнем ответственности и порождаемого ею вынужденного знания. Помимо прочего, это отделение само по себе обеспечивает (разумеется, с понятными ограничениями, накладываемыми отнюдь не только политической конкуренцией) чувство общности, солидарность и взаимовыручку в элите. Проявления этих качеств друг к другу (в том числе со стороны непримиримых политических соперников) иногда бывают настолько парадоксальными, что изумляют далеко не только сторонних наблюдателей.

На уровне практической политики обособление элиты достаточно долгое время достигалось и закреплялось поддержанием её специфического образа жизни. Однако уже массовая пресса и индустрия моды (и только затем радио, а потом ещё и телевидение, гламур и массовый туризм) сделали образ жизни управленческой элиты обозримым для масс и с материальной точки зрения вполне доступным для значительной части даже среднего слоя любого мало-мальски развитого общества.

С другой стороны, власть достаточно часто отделялась от управляемых языком и национальностью, однако интенсификация международных контактов и превращение английского в linguafranca [56] смело и этот барьер, – как минимум, в странах современного развитого мира.

В прошлом элита воспитывала своих детей совершенно особым образом. Апофеозом специфически элитного образования стала описанная выше в этой главе английская система частных школ и университетов, однако она в силу самой своей природы не могла давать содержательных знаний, всё более необходимых из-за неумолимого технологического прогресса, и потому беспощадно трансформируется его бурным потоком.

Решением этой задачи в новых условиях был призван стать, насколько можно судить, Болонский процесс, представляющий собой мощное комплексное продвижение к отказу от равного образования и к обеспечению возможно более раннего, средневекового по своей сути разделения людей на будущих руководителей и подчиненных, обучаемых прежде всего беспрекословному дисциплинированному подчинению власти (и в том числе подчиненных высококвалифицированных специалистов в узких направлениях).

Однако время драматически ускорилось: воспитывать – ни специалистов, ни элитных управленцев – становится некогда, да и власти в настоящее время нужны прежде всего таланты в самых различных сферах человеческой деятельности, а отнюдь не просто наследники. При этом социальная значимость знания как такового (в том числе и тщательно скрываемого от управляемых, ещё недавно и вовсе бывшего сакральным) в значительной степени размыта информационной революцией 1991–2019 годов [20], как и другие устои эпох Просвещения и НТР.