– Я возьму вашу мать на операцию, если ее показатели будут в пределах допустимого. Сегодня можете переводить ее в нашу клинику, сделаем свежие анализы, проведем все необходимые процедуры и если все будет стабильно, будем готовиться к операции, – эмоции словно волной окатили мое тело, вызывая поток мурашек и дрожь от захлестнувшей меня благодарности к этому человеку.

– Спасибо вам, – горло сдавило спазмом, а к глазам подступили слезы, на мгновение сжала веки, не давая им пролиться. Шанс был, он есть, и мы обязательно его используем, мам.

– Пока еще рано благодарить, Инга Аркадьевна, – грустно улыбнувшись одним уголком губ, произнес Куликов.

– Вы дали надежду, это уже немало, поверьте мне.

После встречи с Андреем Владимировичем я летела будто на крыльях в клинику, где лежала мама. Переговорив с недоайболитом, отправилась в палату к маме. Кстати, недоайболит на радостях, что в скором времени от нас избавится, пообещал, что уже сегодня подготовит все необходимое для перевода, и даже помощь с транспортировкой предложил. От последнего отказалась, забирать будет машина и врачи центра Куликова.

– Доброе утро! – произнесла, тихо заглядывая в палату, боясь потревожить, вдруг мама спит. Но она не спала. Света помогала ей с завтраком после того, как начался сильный тремор в руках, ей стало тяжело самой принимать пищу.

– Инга, доченька, – ее голос был слаб, да и она сама сильно похудела, мне в последнее время отчего-то всегда хотелось плакать, когда я видела ее, но я держалась. Улыбалась ей, не давала возможности расклеиться и потерять веру. Это тяжело видеть, как самый близкий тебе человек буквально тает на твоих глазах, как жизнь, что всегда била в ней ключом, утекает будто песок сквозь пальцы. Это невыносимо, это больно, и не только из-за понимания возможной потери, но и от осознания собственного бессилия.

– Как ваше самочувствие сегодня, Александра Юрьевна, – я улыбнулась, присаживаясь на стул рядом с кроватью.

– Все так же. Я боялась, что ты не придешь ко мне больше.

– Мам, что за ерунду ты говоришь, – я накрыла ее руку своей, сжала, пытаясь дать хоть частицу своей силы и жизни ей. Если бы так можно было сделать на самом деле, я бы сделала. – Я прихожу к тебе почти каждый день, иногда попадаю в то время, когда ты спишь.

– Разбудила бы.

– Зачем я буду беспокоить твой сон, я пришла, убедилась, что все у тебя хорошо и поехала на работу.

– Вам, что-нибудь необходимо? – спросила Света, убирая тарелки после завтрака.

– Нет, спасибо, Свет, – ответила мама, и Светлана, взяв поднос, скрылась за дверью, оставив нас одних. – Дочь, ты не трать на меня деньги, пожалуйста, тебе, наверное, и так очень сложно, ты столько работаешь, а тут еще я на тебя свалилась. И Свете платишь и клинике.

– Мам…

– Дослушай, пожалуйста, – она попыталась сжать своей рукой мои пальцы. – Мне недолго осталось, врачи говорят, что опухоль растет, да и я сама чувствую, что с каждым днем только хуже становится. Забери меня домой. Я хочу хоть перед смертью в родных стенах побыть, надоели эти больничные палаты. И тебе расходов будет меньше. Оставишь Свету, что бы я тебя не беспокоила сильно, я к Свете привыкла уже, – она говорила тихо, смирено, но ее слова резанули нутро, словно острой бритвой.

– Мам, я была сегодня в другой клинике, тебя берут на операцию, – произнесла, и слезы подступили, застилая глаза, и я уже была не в силах с ними справиться. Сжала ладонями мамину руку и улыбалась сквозь слезы. – У тебя есть шанс, мам. Документы о переводе уже готовят. Сегодня тебя перевезут в центр Куликова, сделают анализы и если все в норме назначат дату операции.

Она заплакала, и я поднялась, обняла ее и слезы полились по моим щекам, впервые за все это время я позволила их себе.

Успокоившись и успокоив маму, передала ее в руки Светланы и вышла из палаты. На часах было без пятнадцати одиннадцать, мне надо было спешить.

Поправив потекший макияж, вырулила с парковки, вливаясь в поток машин, почти ежеминутно посматривая на часы, опаздывать в первый рабочий день было нельзя ни при каких обстоятельствах.

«Сегодня была арестована Светлана Каримовна Велькер» вдруг донеслось до моего слуха, и я потянулась к панели, чтобы сделать мурлыкающее радио громче. «Против нее возбуждено уголовное дело за превышение должностных полномочий, а также Велькер обвиняется…» дальше уже набрасывался целый список прегрешений, не факт что ею совершенных. Но раз так широко придают огласке, значит, маховик уже запущен и двери в ад со скрипом отворяются, готовясь выпустить своих псов.

Остановившись на светофоре, выудила из пачки сигарету, закуривая, и едва загорелся зеленый, сорвала машину с места, прибавляя скорость.

Без одной минуты одиннадцать я вошла в кабинет Колесникова. Его люди сидели за столом, и по-видимому докладывали о состоянии дел, свита, как и в прошлый раз занимала место на кожаном диване в углу кабинета. Кроме меня, ни одной женщины не было. На мое появление они никак не отреагировали. Заняла свободное место, вслушиваясь во все разговоры, в каждое прозвучавшее в этих стенах слово. Колесников говорил редко, в основном молчал, изредка давал какие-то указания или задавал дополнительные вопросы, но вместе с тем чувствовалось, что он был основным механизмом регулирования действий и любой активности этих людей, его полная заинтересованность в происходящем ощущалась на каком-то энергетическом уровне вне зависимости от количества сказанных им слов.