— Почему?

— Потому что бессознательно бунтуют против концепции богоматери. Они хотят, чтобы женщины оставались женщинами даже после родов. В женском же христианском бессознательном зашит образ богоматери, которая родила без секса и на этом выполнила свое женское предназначение.

— Богоматерь — образец чистоты и жертвенности, — шепчу я, — в жертвенности наша сила.

— Нет в этом никакой силы, Грушенька. Одна сплошная слабость. Тебе твоя жертвенность хоть раз в жизни помогла? — Вика сверлит меня глазами.

— Нет, наверное, — неуверенно жму плечом.

— И народу тоже не помогает. Могу тебя заверить. Ты — прекрасная соседка, Грушенька. Очень удобная. Подозреваю, что и женой будешь очень удобной. Будешь отказываться от своих желаний в пользу близких. Будет всем комфортно, кроме тебя самой. Меня всегда смешит, когда наши коммунисты гордо заявляют, что СССР был империей особого типа. Не колонии кормили метрополию, а наоборот, метрополия всех кормила. Ну и чем здесь гордиться — собственной самоотверженностью на грани идиотизма? А знаешь, почему они этим гордятся?

— Потому что это правильно? — предполагаю я.

— Потому что их глубинные христианские установки требуют избавиться от последней рубашки и жить в аскезе. Они впадают в экстаз от осознания приближения к религиозному идеалу. Атеисты на бумаге, блин, но не ментально. Это не есть правильно, Грушенька. Это значит, что аскетическая идеология христианства прошита на подкорке. Страну пару раз ограбили за двадцатый век. Один раз чуть не стерли с лица земли. И никто за это не наказан. Все щеки подставляем.

— Ты предлагаешь всей страной перейти в какой-нибудь ислам? — хочется самой засмеяться от этого вопроса, настолько все абсурдно звучит.

— Нет, ты же знаешь, я против традиционных религий. Мораль, исходящая из положения, что женщина собственность мужчины, всегда улица с односторонним движением. На женщину накладывается куча ограничений, а мужчинам можно почти все. В том же исламе махр это своеобразная покупка женщина. А зачем учитывать мнение того, кого ты купил? Доходит же до смешного. На одном христианском соборе рассматривали вопрос, является ли женщина человеком. Решили, что женщины тоже приносят деньги в храм, следовательно можно их признать человеком. Не нужны нам устаревшие религии, выветрить бы из ментальности старый остаточный религиозный осадок.

Слушаю Вику сквозь приятную расслабленность. Мысли плывут в голове, но я пытаюсь ухватиться за главную. Наконец-то спрашиваю то, что не могу держать внутри.

— Вик, скажи, а у тебя было такое, что рядом с мужчиной пропадают все мысли и трудно дышать? — поднимаю голову и смотрю на Гончарову.

— Ты про секс по любви? — усмехается Вика. — Да, было один раз. У нас была смена на Алтае. Он отдыхал в том же санатории и был женат. Мы больше ни разу не виделись, хотя он москвич, можно было бы пересечься. Но мое сердце было разбито, когда он уехал домой. Вообще, если случается подобный тремор рядом с мужчиной, он должен быть открыт для серьезных отношений. Если нет, то лучше ничего не начинать. Ибо заканчивать очень больно. — Вика откидывается на спинку стула и рассеянно смотрит вдаль.

Ночью мне снится, что Князев крадет меня из монастыря в тот момент, когда я возношу молитву богоматери. Он привозит меня в аравийскую пустыню и выделяет мне отдельный шатер. Я становлюсь третьей женой в гареме Князева. Первые две сильно похожи на Веру, и они живут в своих шатрах. Глеб приходит ночью и шепчет мне на ухо, что с Верами у него просто приятное времяпрепровождение, а секс по любви у него только со мной.

Аграфена

Просыпаюсь утром в обычное время и понимаю, что у меня целый час в запасе. Эта мысль разливается приятной негой по телу. С наслаждением потягиваюсь.

Вспоминаю вчерашнюю решимость завести роман с Князевым и удивляюсь сама себе. Придет же такое в голову. Мне надо бы держаться от него подальше.

Тянусь за ноутбуком и делаю то, что очень хотелось осуществить в выходные. Покупаю билет на субботний теплоход. Улыбаюсь. Какое-то хорошее предчувствие.

На моем рабочем столе нахожу заявление на увольнение от Веры. Предчувствие не обмануло. С глубоким удовлетворением ставлю свою подпись. Настроение прекрасное, я даже улыбаюсь Вере. Очевидно, что с Князевым у них все закончено. Хоть я и решила держаться от него подальше, но эта мысль ужасно радует.

— Две недели придется отработать, — с сожалением объявляю девушке.

Она молча кивает, забирает заявление и цокает каблуками по направлению к отделу кадров.

Душа поет от грядущего расставания с раздражающей сотрудницей, но разум нашептывает, что все не так замечательно, как мне кажется. На носу акция к Дню знаний. Новый человек не сразу войдет в курс дела, а его еще найти надо. К тому же очевидно, что отрабатывать Вера будет формально.

Все складывается чудесно, но как-то не вовремя.