Гундольф вздохнул.

— Если в небольших дозах, до такого зла не доходит, конечно. Да только многие остановиться вовремя не умеют, а потом за порцию этого зелья на всё готовы становятся. Разменивают и свою жизнь, и близким её портят. Уж не знаю, понятно я объяснил или нет.

— Такое мне понятно.

В голосе Кори прозвучало больше горечи, чем хотелось бы.

— Вот это, что у меня в пузырьке... Одна капля снимает сильнейшую боль. И знал бы ты, чего мне стоит держаться, чтобы не принимать больше одной в день. Потому что будет именно так, как ты описал.

— Ого! Забористая, должно быть, штука, — удивился Гундольф. — Из чего ж вы такое делаете?

— Пещерный гриб. Он ядовит, но как-то обрабатывают. Большего и сам не знаю.

— Так что ж с руками-то твоими, что на подобной дряни сидеть приходится?

— Знаешь, сосед, давай-ка и правда спать.

О руке ни говорить, ни даже думать не хотелось. Пожалуй, Кори вовек не смириться со случившимся. Отчего одним живётся легко, а другим судьба шлёт испытание за испытанием?

Койку едва ощутимо покачивало. Подушка слегка похрустывала и пахла морем. Она, сшитая из остатков заношенных рубах и другой одежды, набита была подводной травой.

Лоскутное одеяло, немного истрёпанное, зато мягкое, ласково обнимало плечи. А простыни у поселенцев оказались самыми обычными, а не сшитыми из чего придётся. Видно, когда-то выменяли готовые в городе, больше такой товар сейчас нигде не взять.

По стене прямо перед лицом проходил шов и красовалась заклёпка. Палец невольно обвёл её по кругу. Металл, должно быть, прохладный, но нет возможности это почувствовать. Всегда эти перчатки, в которых неудобно, и ничего больше не узнать на ощупь, и движения неловки, как ни пытайся приспособиться. Проклятье! Но бить кулаком по стене, пожалуй, не стоило.

— Это у тебя развлечение такое — стены ломать? — ехидно раздалось за спиной. — Ясно тогда, отчего рука болит.

Хотелось ответить, но удалось сдержаться. Вскоре пришёл и сон, накатил мягкой волной и унёс в безбрежные дали — по счастью, без кошмаров.

С утра Гундольф и мальчишка собирались к скалам, нырять за какими-то раковинами. Кори не улыбалось сидеть весь день в каюте. Повезло, что удалось напроситься с этими двумя.

Удивительно, но море не пугало, хотя знакомство с ним началось нехорошо. Прежде разве что издалека доводилось видеть эти просторы, то чёрно-синие, то зеленоватые, расчерченные белыми гребнями или глянцевитые, как желе. А сейчас даже не верилось, что можно было и остаться навсегда в этой воде, в бурых зарослях среди камней.

Сидеть на причале, уже нагретом, несмотря на ранний час, было приятно. И болтать ногами, погружёнными почти до колена в воду, тоже, хоть ссадину и щипало. Поднять лицо к солнцу, зажмуриться — и только слушать, как с плеском разбиваются о валуны и сваи причала небольшие волны. Да ещё доносились негромкие голоса тех двоих, что ныряли неподалёку и время от времени возвращались сюда, чтобы с грохотом уронить добычу на листы металла. Кори оставалось лишь неспешно перекладывать раковины в ведро. Таких спокойных дней, не заполненных делом, не удавалось и припомнить.

Рука легла на ноющую грудь.

Это время могло бы стать лучшим во всей жизни, если бы только не донимали поселенцы. Прямо хоть из каюты не выходи. Свежая ссадина на ноге — вчерашняя, от ржавых перил, и повезло ещё не сосчитать ступени лицом. А из кружки всё выплеснулось, и пришлось возвращаться наверх, медля и озираясь, но тот, кто толкнул, будто испарился.

И Гундольф потом выпил эту воду.

А сегодня заметили, что Кори идёт к бочке, и тут же двое влезли вперёд. У них даже кружек не было! Перекрыли путь и завели разговор о паршивце, который ест и пьёт вволю.

— Это ж какая кружка у него за сегодня, Берта?

— А я и со счёта сбилась. Скоро, должно быть, с ведром приходить начнёт, а чего стесняться!

Кори пришлось глядеть в сторону и не отвечать. Хватило того, что было накануне. И угораздило же тогда задержаться после столовой, не уйти в каюту! Хотелось посмотреть ещё на море, а эта Берта оказалась рядом.

— А-а-а, морда гнусная! — взвизгнула она. — Что ты пялишься?

Кори тут же толкнули в грудь тяжёлым кулаком. Удалось устоять, но ответить нельзя: этих больше, налетят толпой, и всё. И от того, что пришлось стоять покорно, не смея голову поднять, было больнее, чем от удара.

Повезло ещё, старик вмешался.

— Ты, девица, желаемое за правду не выдавай, — погрозил он узловатым пальцем. — Сама-то, небось, рада-радёшенька, если парни на тебя глазеют, только этот, вон, в другую сторону глядел.

Мужики утихли. Повезло отделаться всего одним ударом. А Берте, конечно, и слова никто не сказал.

В столовой для Кори сперва не нашлось миски. Потом нашлась, но раздатчики обнесли. Жаловаться и требовать было стыдно, а чужак хотя и сидел за тем же столом, но глядел лишь в свою тарелку и ничего не заметил. А может, и заметил, но дела не было.