— Хайлиггайсткирхе биль основан в 1208 году…

Под его бубнеж мы сфотографировались, прошлись по двору и вернулись ко входу.

— … Биль отреставрирован после фойна, алтарь биль освящен заново в 1955 году. А сейчас мы смочь посмотрьеть выступление победитель конкурса церковный хор тля мальчик.

В церкви было людно: выступление хора-победителя хотят посмотреть как минимум родители участников, как максимум — завсегдатаи церкви и случайные прохожие, заметившие на информационном щите у ворот объявление. Безопасность мероприятия обеспечивается великолепно: привалившись к стене слева от входа, на нас и других гостей скучающим взглядом смотрит толстый и усатый полицай возраста «сильно за сорок».

Не удержавшись, я подошел к нему и поинтересовался:

— Гутен таг, херр офицер. Как долго вам осталось до пенсии?

Приподняв на меня бровь, мужик ответил:

— Сегодня мой последний день на этой работе.

— Очень хорошо, — порадовался за него я. — Нет ничего лучше пенсии!

— Только юность, херр Ткачев, — улыбнулся он.

Узнал все-таки. Вернее — предупредили, что приеду.

Внутреннее убранство церкви разочаровало: большая часть стен и потолка были лишены так и просящихся сюда фресок, обшарпанные скамейки перед «сценой» были исцарапаны и исписаны вандалами-безбожниками (свастики в наличии), старенький орган царапал слух неудачно настроенными высокими нотами. Реставрация еще не закончена — так объяснил несоответствия фасада и внутренностей экскурсовод.

Немецкие деточки меня узнали! Потешные: двенадцать-тринадцать лет, одеты в гольфы, шорты на подтяжках — актуально для мальчишек — и белые рубашки. Девочки — в белых блузках, серых пиджачках, юбках и с бантиками в волосах. Не сильно-то от наших детей отличаются! Десяток минут ушел на общение и коллективное фотографирование с ребятами и их родителями. Не предусматривалось, но мне не жалко.

Нас, Советских граждан и примкнувших к нам негров, усадили в первые ряды. Дальше сели немцы. На сцену вышли ребята в сопровождении католического попа и тощего худого страшного мужика в круглых очках, по которому сразу было видно — огромного профессионализма педагог, типа Виталининой учительницы Брониславы Вацлавны Захерт.

Под мягкий органный перебор дети начали исполнять христианские гимны на немецком. Стараясь избавиться от ненужных ассоциаций — строчка Gott mit uns пару раз встретилась — я откинулся на скамейке и в целом получал удовольствие.

— Нигер, этот кусок так и просится на луп, — потыкал меня локтем Фанки Фанк.

— Просится, — подтвердил я. — Поговорю с очкариком.

Так-то прав: обмазанные фильтрами детские голоса будут хорошо смотреться на грустных битах.

В следующую секунду ситуация резко изменилась: музыку прервал оглушительно пронесшийся по церкви треск короткой автоматной очереди. Орган заткнулся, педагог из-за него бросился к растерянно замолчавшим детям, опережая попа, который стартанул из-за кулис.

Многоопытные — в Америке стреляют часто и много — негры бросились под скамейку, и Джим при этом не постеснялся схватить меня за шиворот и взять с собой. Сидящий с другой стороны от меня «Седьмой» ему в этом помог и придавил своей КГБшной тушей сверху:

— Лежи! Сука…

Последнее слово адресовано не мне, а гениальным немцам, изъявшим у «дядей» оружие и не предложившим ничего взамен. Видеть я мог только мельтешащие ноги, но звуков хватало с лихвой, чтобы понять: нас захватывают в заложники.

— Liegen!

— Halt den Mund des bastards!

— Barrikade, Zohan!

«Посмертная» месть Герхарда? Националисты? Какие еще у меня враги есть? Ах да, врагов примерно половина Земли. Придется сделать все, чтобы выжить им назло.

Спустя пару очередей — очень надеюсь, что в потолок — «взрослые» крики стихли, и стали четко слышны раздраженные крики террористов:

— Если эти вонючие свиньи не заткнутся, мы заткнем их сами!

Все-таки нацисты.

Раздались торопливые шаги — родители поспешили успокоить выигравших на свою голову конкурс хористов. Простите, ребята — косвенно, в роли объекта, я вас все-таки подставил.

— Десять, — шепотом поделился со мной инфой Седьмой. — Жиды какие-то.

— Что? — охренел я.

— Ну с пейсами, — ничуть не помог он. — Бородатые, в кипах. С УЗИ. Может и не по твою душу.

— Ни разу такого не было, чтобы не по мою, — буркнул я.

— Сюда идут. Не дергайся и терпи, понял?

— Понял, — честно ответил я.

Потому что нас всех покрошат.

— Встать! — раздался над ухом нервный, тщетно пытающийся казаться уверенным, голос.

Нервы могут обернуться дополнительными смертями.

— Мы встаем, — уведомил террориста Седьмой и медленно поднялся на ноги, заслонив встающего меня.

— Попался, антисемит! — на идише, который я, разумеется, знаю, ощерился на меня идеально-белыми зубами держащий нас на прицеле расположенного у бедра «Узи» карикатурного вида еврей.

Шляпа с полями, пейсы, очки на глазах с подозрительно широкими зрачками, кучерявая борода, одет в расстегнутое пальто поверх костюма.

— Хасид что ли? — не выдержал я.

— Заткнись! — фыркнул он и плюнул в Седьмого — я же за ним прячусь. — Вали к своим, антисемитская свинья.