На кухне свистит чайник.

— Тебе кофе? — разворачиваюсь к Кириллу, всеми силами стараясь держаться уверенно и не закрываться, хотя очень хочется положить руки на живот. Спрятать его от жадного внимания, — как всегда несладкий и без молока?

Дожидаюсь неспешного кивка и выхожу из комнаты.

К сожалению, короткой передышки, пока иду на кухню, не хватает, чтобы справиться с болезненными спазмами в груди и надышаться. Не слышу, но чувствую, что Смолин на спиной, буквально в шаге от меня. Остается только надеяться, что он не слышит, как за равнодушным фасадом гремит сердце. Не надо ему этого слышать, это тоже личное.

Я собираюсь достать кружки из шкафа, но в дверцу над моей головой жестким движением упирается мужская ладонь. Все время вышло.

С тяжким вздохом я оборачиваюсь к своему светлоглазому кошмару. Он слишком близко, я буквально зажата между ним и кухонным гарнитуром.

— Держи дистанцию Смолин, — улыбаюсь одними губами, выдерживая убийственно тяжелый взгляд, — у меня слабый желудок. Чужие запахи провоцируют тошноту.

Ему, как всегда, плевать, он не сдвигается ни на миллиметр, попросту игнорируя мои слова, а потом задает вопрос, которого я так страшилась:

— Отец кто?

Проглатывая матерную рифму про один бестолковый орган мужского тела и пальто, я усмехаюсь:

— Зачем ты здесь, Смолин?

— Я задал вопрос.

— Я тоже, — упираюсь ему в грудь несмотря на то, что ладони обжигает этим прикосновением, и вынуждаю его отступить на пару шагов, — ты проторчал тут всю ночь, только чтобы спросить об этом?

— И все же.

Фыркаю и отхожу подальше.

— Брось, Кир. Я не настроена на игры. Ты прекрасно знаешь ответ, иначе бы ноги твоей тут не было, — я устало отмахиваюсь и все-таки наливаю себе чаю. Во рту пересохло от волнения, еще немного и начну сипеть, как полузадушенный петух, — Но, если хочешь, можешь пофантазировать на тему того, что будучи в браке с тобой, я кувыркалась еще с десятком других мужиков, и кто-то из них напоследок оставил подарочек.

— Значит, все-таки мой.

Не отвечаю. В голове слишком сильно гремит, чтобы удержать голос на одной ноте, а показывать свое волнение – это все равно, что показывать зверю свой страх. Все, на что меня хватает, это еще на одно неопределенное движение плечами.

— Интересно, — хмыкает он и усаживается за стол.

Кофе я больше не предлагаю, приступ вежливости прошел. Сейчас меня никто и ничто на свете не заставит подойти ближе к этому мужчине. Я достаточно его изучила за годы нашего вымученного брака, чтобы по отблеску светлых глаз понять, что за равнодушным фасадом его бомбит.

— Что именно? — смотрю поверх кружки с чаем, будто прячусь за ней. Это выходит неосознанно, просто мне очень не хватает какой-нибудь разделительной полосы между нами и желательно под напряжением, чтобы при любой попытке прорваться откидывало метров на сто.

У него много вопросов, но он не торопится их задавать. Рассматривает меня, и в основном взгляд фокусируется на животе, обтянутом вязаным платьем.

Конечно, я нервничаю и, конечно, ребенок это чувствует. Сначала осторожно шевелится, как бы намекая, что есть вещи поважнее светло-голубых недовольных глаз бывшего муженька, а потом начинает брыкаться. По животу то проходит мягкая волна, то резко возникает и опадает бугор сбоку.

Кирилл от удивления аж брови поднимает:

— Он шевелится?

Бедолага хорошо разбирается в бизнесе, но ни черта не смыслит в беременности. Это почти смешно.

— Давно. Примерно с четырёх месяцев.

Снова волна по животу. И снова напряженный мужской взгляд за ней, как привязанный.

Вот тут, наверное, как в сопливой мелодраме он должен севшим голосом спросить «можно потрогать», а я вся такая взволнованная и румяная обязана прошептать «да». И растаять от прикосновения сильной мужской ладони к своему трепетному беззащитному животику. Возможно даже упасть в обморок от избытка чувств.

Стискиваю зубы и отворачиваюсь. Да хер бы там! Путь только попробует свои грабли ко мне протянуть, и я за себя не отвечаю.

— Какой срок?

— Скоро восемь, — цежу, потом нехотя добавляю, — рожать в феврале. Примерно в двадцатых числах.

Все равно узнает, так что лучше сразу все вывалить.

Мне удается взять себя в руки, и я снова разворачиваюсь к нему лицом, и снова светлый взгляд прилипает к животу. Намазано там что ли?

Я злюсь. Эта беременность принадлежит только мне, и чужое внимание я приравниваю к враждебному вторжению. Поэтому холодно чеканю:

— Только не говори, что ты из тех суровых снаружи, но очень трепетных внутри мужиков, которые узнав о незапланированном приплоде не пойми от кого, начинают умиляться «ой-ой-ой, я так счастлив, что скоро стану папочкой. Всегда мечтал о спиногрызах», и пускать восторженную слезу.

Серьезный взгляд переползает с живота на мое лицо. В нем до хрена всего намешано, вот только хорошего мало. Смолин отключает защитную заслонку и позволяет мне увидеть его истинные эмоции. Там сам черт от страха обделается и кинется наутек. Мне бежать некуда, поэтому просто жду, что будет дальше.