Охотник Альфред повертел хлеб в пальцах – и глянул почему-то на Джека:

– А если кто-то откажется, то будет проклят, а, колдунья?

– Нет, – ответила она смертельно серьёзно. Глаза у неё вспыхнули – слабо-слабо, но всё же заметно, и оттого у Джека мурашки пробежали по спине. – Мне не придётся ничего делать, Фредди. Но если кто-то собирается дать слово – и не сдержать, то пусть уходит прямо сейчас.

От прямого взгляда – глаза в глаза – он стушевался и пробормотал:

– Я-то что, я-то для примера… Сражаться вместе – я только за. И я не предам и не подведу, клянусь.

– И я сделаю всё, что в моих силах, – сказал Джек легко; он бы это сделал и без клятв, и без преломленного хлеба. – Затем я сюда и пришёл.

То же самое пообещала и Эшлинг – и, чуть помедлив, Сирил. Ржаная лепёшка оказалась чёрствой только снаружи, а внутри – свежей, словно выпеченной только что, и на языке оставляла сладость.

Джек отчего-то подумал, что выпекала её Анна – и отдала Ширле в дорогу вместе с благословением.

«Она могла».

После этого Ширла немного повеселела. Она разлила по чашкам остатки мятного настоя и, по-разбойничьи ухмыльнувшись, сказала:

– А теперь, когда мы поклялись друг другу в верности и всё такое, время наладить отношения. В командной игре нет ничего важнее доверия, и я знаю один способ быстро всё наладить… ну или испортить, как пойдёт.

– И какой же? – спросил Сирил немного сонно. Похоже, что снадобье начало действовать, и его снова стало клонить в сон. – Удиви меня.

Ширла только этого и ждала:

– Мы сыграем, – сказала она и достала из сумки колоду карт с полумесяцем на рубашке.

Сирил недоверчиво моргнул:

– В карты?

– В правду, – ответила она решительно. – Тянем карты. Тот, у кого самая крупная, задаёт вопрос, а тот, у кого маленькая, отвечает максимально честно. Ну как? Или струсил?

Он закатил глаза:

– У меня старший брат. Я не ведусь на такие подначки с пяти лет… Естественно, я не струсил, давай сюда карты. Но есть одна проблема.

– И какая же?

В наступившей тишине Джек поднял руки, точно сдаваясь.

– Кажется, это я, – сказал он. – Мне, э-э, везёт. Боюсь, что я буду выигрывать чаще, чем положено.

– Не преувеличивай, – отмахнулась Ширла. – Я тоже удачливая, и что?

Альфред рассмеялся; Сирил тоже фыркнул.

Вот только насмешили их разные вещи, и вскоре стало ясно, кто прав.

– На счёт три вскрываемся, и… – Ширла сделала паузу; лицо у неё вытянулась. – И побеждает опять Джек. Ты точно не жульничаешь?

– Точно, – вздохнул он, разглядывая своего червового короля – такого же рыжего и желтоглазого, как он сам, но только чересчур надменного. – Но подумываю о том, чтобы сжульничать и уже ответить наконец хоть на один вопрос.

– А ты умеешь? – спросила Ширла непосредственно. И тут же смешно нахмурилась: – Так, стоп, не хочу знать. А отвечает на твой вопрос… Эшлинг вижу, Фредди вижу. Сирил?

– У меня пиковая десятка.

– Значит, я, – вздохнула Ширла. – Ну, спрашивай.

Джек задумчиво постучал картой по собственной коленке. Король червей самодовольно скалился, и от этого было неприятно. Из шести раундов в четырёх победа досталась именно Джеку, ещё один раз – Ширле и один – Альфреду Россу, изрядно удивлённому таким поворотом событий. Отвечали уже почти все, кроме, собственно, Джека, а Сирил так трижды. Вопросы, впрочем, были пока безобидными: любимая еда, цвет, музыка… Сирил рассказал, что у него есть старший брат, писатель; что его мать занимается чем-то связанным с юриспруденцией, а отец – финансами. Ширла с довольным видом сообщила, что не ест лук, Альфред – что он десять лет играл в волейбол, не пропуская ни одной субботы, Эшлинг призналась, что у неё шестеро младших братьев и что она ненавидит детский плач.

Пока игра казалась безобидной – и весёлой.

«Ладно, – подумал Джек, решившись. – Кто-то ведь начнёт задавать неудобные вопросы. Почему бы этим кем-то не стать мне?»

– На арене у Неблагого ты сказала, что твою мать зовут Морин и что она из рода Дары-Отступницы, – произнёс он негромко. У Альфреда из пальцев выпала сигара; Эшлинг отвела взгляд. – А как ты попала к ней? Насколько я понимаю, она тебя удочерила.

Лицо у Ширлы на секунду закаменело. А потом она моргнула, делаясь вдруг очень беспомощной, уязвимой, и пробормотала:

– Ну, ладно, я сама это всё затеяла… Если коротко, то, э-э, родная мать меня бросила в камере хранения на железнодорожной станции. В деревне чуть севернее Марксбурга, там такая дырень, что даже видеонаблюдения на вокзале нет, так что эту кукушку не нашли.

Она явно не договорила, но умолкла, погрузившись в собственные мысли. Альфред Росс неловко кашлянул, по-стариковски закряхтел и сказал, явно пытаясь её ободрить:

– Даже если она так поступила, это не значит, что она тебя не любила. Есть такая штука, как послеродовая депрессия, мою Молли со вторым тоже так скрутило, что никому не пожелаю.