– Рюмин…

У лейтенанта челюсть отвисла. Некоторое время он растеряно глядел на сидевшую перед ним женщину не в силах сказать и слова. И лишь минуту спустя тихо проговорил, словно уточняя:

– Михаил Дмитриевич?

Надя кивнула. И словно в пропасть провалилась в эту свою страшную ложь, которая была то ли во спасение, то ли навсегда разлучала её с детьми. Но отступать было поздно.

Как-то пару лет назад Рюмин приезжал в их госпиталь, допрашивать какого-то раненого, у палаты которого была выставлена охрана. Не высок ростом, злющий, он орал на всех, всё ему было не так, да не эдак. Построил весь персонал отделения, обещая всех расстрелять, если тот раненый скончается. Потом утихомирился и уехал и больше, слава Богу, в госпитале не появлялся. Позже Надя узнала, кто это был.

Надя молчала. Молчал и обескураженный лейтенант, никак не ожидавший такого поворота событий. Врёт или говорит правду эта Говорук? Как тут проверишь! Не пойдёт же он в кабинет старшего следователя по особо важным делам полковника Рюмина выяснять, так ли это на самом деле? Хорошо, если всё это чушь, а если нет? Если была у него связь с этой Говорук – баба-то она видная, статная. Теперь он, возможно, знает тайну самого Рюмина, да какую тайну! Этого человека, которого в управлении между собой звали не иначе как «кровавый карлик» за страшные методы допросов и в друзьях-то иметь опасно, а уж во врагах…

Покричав ещё для вида, впрочем, не столь грозно, как прежде, лейтенант отпустил Надю, обещая, что они ещё встретятся, что её дело не закрыто.

Но они не встретились, Надю никто более не тревожил и даже Варвара стала с нею полюбезнее, хотя её глаза так и пылали злобой, когда они случайно сталкивались во дворе.

Всего более печалило Надю то, что сыновья её не ладили между собой. У обоих характерец вызревал крутой, оба хотели верховодить и отстаивали это своё право на кулаках. В силу возраста верх брал старший, Иван; Максим таил обиду и при каждом удобном случае вымещал её на брате. То запулит в Ивана камнем исподтишка, то наябедничает про проделки старшего брата матери, то ещё сотворит какую-нибудь гадость. И не болезненные затрещины от Ивана, ни оплеухи оглушительные не останавливали Максима, жажда насолить брату стала едва ли не смыслом его жизни с детских лет.

Иван в долгу тоже не оставался. Разбитая губа или нос, фонарь под глазом, – без этого трудно было представить себе физиономию Максима.

Уже в подростковом возрасте дошёл до Ивана слух, что мать родила Максима от пленного немца, а Надя лишь улыбалась вымученной улыбкой, когда Иван выпытывал у неё, так ли это? Максима с этих пор он стал люто ненавидеть и называл его не иначе как «фашист». А тот, чтобы в долгу не оставаться, окрестил Ивана «русской свиньёй». В результате последовавшей за этой словесной перепалкой драки оба оказались на больничной койке, Максим с черепно-мозговой травмой, Иван с ножевым ранением в бок, которое напуганная до смерти Надя объявила милиционерам несчастным случаем. Мол, поскользнулся сын и нечаянно упал на нож.

Чувствовавшая себя кругом виноватой Надя, не знала, что ей делать с детьми. Иван возненавидел её за то, что она снюхалась с пленным немцем, Максим укорял её, что он, всегда считавший себя русским, вдруг сделался наполовину немцем, «фашистом».

В доме повисла зловещая тишина, между собой никто почти не разговаривал. На попытки Нади наладить с детьми отношения, ни Иван, ни Максим не реагировали, на вопросы матери отвечали односложно – да – нет, а между собой вообще не общались. Старались не замечать друг друга.

Иван презирал «фашиста», Максим ждал случая поквитаться с Иваном за обидное прозвище, называть которого братом отныне зарёкся.

Окончив с грехом пополам семь классов, Иван подался в ремесленное училище. Получив там койку в общежитии, съехал с материнской квартиры, не желая более иметь ничего общего ни с ней, ни тем более с младшим братом. Надя умоляла его остаться, но Иван ничего и слушать не желал, ушёл, нарочито громко хлопнув дверью.

Надя сильно переживала размолвку со старшим сыном, по ночам украдкой плакала, чтобы не потревожить Максима. А тот напротив, вздохнул с облегчением, когда узнал, что Иван больше с ними жить не будет. Впрочем, он и сам мечтал когда-нибудь покинуть этот проклятый дом.

И день такой вскоре настал, хотя отчий дом Максим покинул не по своей воле, за ним пришли из милиции. Как узнала Надя, он с такой же, как он малолетней шпаной, подломил табачную палатку, а потом поучаствовал в избиении мужчины, оказавшегося невольным свидетелем кражи, после чего у лежавшего уже без сознания мужчины, вытащили бумажник и сняли часы.

Определять роль каждого из подростков в этом деле следствие не стало, тем, кто постарше, влепили по три года, младшим – два. Максим получил два и был отправлен в колонию для несовершеннолетних.

…Ему оставалось сидеть ещё два месяца, как в их измайловской квартире появился одетый с иголочки, холёный господин с копной седых, расчёсанных на пробор волос: Макс фон Штайнер.

Он был очень взволнован, отправляясь на встречу с Надей. Ночь накануне, проведённую у старого приятеля, служившего нынче по дипломатическому ведомству, он глаз не сомкнул. О чём только не передумал!

Как встретит его Надя, будет ли рада видеть его? Знает ли ребёнок, кто его отец и как воспримет его появление в их доме? А что если Надя не живёт уже в том районе на окраине Москвы? Где тогда её искать? Возможно она давно замужем, и что он скажет, если двери откроет её муж?