Налетают вдруг радужные блики. Княжич успевает ошарашенно открыть рот, когда удар сбивает его с ног. Давит многотонной плитой, безжалостно замыкая в тесный короб со всех сторон, куда ни метнуться. Песок царапает щеку, а радужные молнии хищно изгибаются.

– Контролируй. Управляй. Уничтожь в себе слабость! – приказывает князь. – Не давай волю страху, выжги его. Иначе я сделаю это за тебя.

И молнии гаснут. Гаснет детское сознание. Тучи набухают сыростью, стенают протяжно. Тодо не смеет двинуться, не смеет двинуться и княгиня. Бескровным призраком ждет, пока муж не отвернется от поверженного дитя.

– Пусть лежит.

Баюкает княгиня сына в колыбели своих бедер. Опустошенно глядит на синяки, ушибы, раны, которые покрывают детское тело после каждого урока, наслаиваются мозаикой. Катится бумажный шар по лабиринту, стремится успеть. Стремится дар направиться вверх, унять свою силу, чтобы не вырваться за границы.

Мольбы в женской груди, мольбы на языке. Дрожат веки мальчика. Открывает он с трудом глаза – осоловелый взгляд.

– Матушка?

Она же целует его в лоб, жмурясь от радости, что пришел в себя. Нарушила приказ мужа, не смогла оставить на песке. Иссу, защити. А тяжелая поступь раздается в коридоре, заставляя затравленно оскалиться.

Закрывает собой княгиня. Прячет на груди сына, подставив спину бурному гневу супруга. Путаются медные пряди в нещадно терзающих мужских пальцах. Сотрясают княжича испуганные рыдания, а разум ненароком касается всего вокруг, заставляя дрожать, раскачиваться, мерцать, пока захлебывается отчаянным воем мать:

– Пожалуйста! Нет! Вы убьете его. НЕТ! Не отдам!

Пока рычит отец:

– Ты портишь его так же, как портила прежних. Но в этот раз все будет иначе.

– Давным-давно жила княгиня, и была она столь хороша собой, что звезды меркли по сравнению с блеском глаз ее, луна казалась уродливой по сравнению с белым ликом ее, а цветы в зависти затухали, ведь не могли они превзойти княгиню утонченностью форм.

Рано овдовела княгиня. Не исполнилось ей и двадцати, как престарелый муж скончался от недуга. Скорбела по нему княгиня, но остались у нее две дочери, остались земли – пусть малые, но плодородные.

Шли годы. Многие сватались к княгине, только отвечала она всем отказом, несмотря на дары щедрые, на речи витиеватые и пылкие, на взгляды восхищенные. Лишь наслаждалась да посмеивалась. Льстило княгине чужое вожделение, забавляла мука сердечная, и не омрачали дни ее даже смерти влюбленных, что не могли вынести мысли о жизни без обладания подобной красотой.

Сама правила княгиня в своих владениях. Правила строго да справедливо. Не чуралась наказаний и казней, но и удовольствия в них не находила.

Так текло время. И постепенно увядать стала княгиня, как увядает все живое. Мерцали звезды уже ярче глаз ее, луна была румяней лика ее, розы свежее и алее губ ее, а руки утратили нежность, что свойственна лепесткам.

Не осыпали княгиню более дарами, не превозносили в речах и песнях. И не печалилась бы столь сильно княгиня, если бы женихи не стали свататься к дочерям ее, ведь краса их только начинала цвести. И цвести столь чувственно, столь пленительно, что меркла былая слава матери пред славой дочерей.

Тогда поселилась горечь в сердце княгини. Гнев зародился в горле ее, а зависть обвила голову терновым венцом. И полнился сей яд, подпитываемый денно и нощно княгиней, что не ведала – кормит она опасного зверя, отдает ему все помыслы. Мучилась она во сне, мучилась она, бодрствуя. Слыша тень, что принялась ходить следом, растравливать голосами, требовать крови, стоило взглянуть княгине на дочерей своих.

Не подозревали те о душевных муках матери. Любили ее трепетно, слушались беспрекословно. Отказывали женихам, ведь не дано им благословение матушки, а без него не смеют они и глядеть на кого-либо.

Княгиня же тосковала все горше по былой молодости. Стала избегать зеркал, рядилась ярче, украшала себя богаче, тщетно пытаясь сокрыть изъяны. И однажды пришел срок – тень отделилась от княгини. Открыла глаза, обнажила клыки, пока крепко спала хозяйка на своем ложе.

С той ночи перестала княгиня быть прежней. Не пускала более никого в покои свои и трапезничала одна. Жестоким сделалось ее правление. Прокатывались казни ураганами, наказания сыпались градом на простой люд, секли плетьми, срубали головы. Лютовала княгиня, и горели глаза ее мрачным огнем.