Шрифт:
Я крашу свои сумерки лиловым
Белый сон
Промокший очкарик
Былое
Посвящается Сергею Есенину
Старый альбом и луна в бокале
Десятый год
Флакон с ароматом сирени
Маска
Белый сон. Снег не тает на веках.Хрусталём – перезвоном – зима.Сколько нужно тепла человеку,Чтобы выжечь страданье дотла?Белый сон. На ресницах – сугробы.Мнутся в сердце огни-снегири.Как же въелась промёрзлая робаВ откровение слова «смотри»!Белый сон. Укрывается осеньПостоянством незваных гостей.А в глазах – в хрустале – зреет просинь,Отпустившая двух лебедей.Синее – в чёрном. Трилик – на доскеТень корабля – на бегущей волне.Тень от пера – между ритмами строк.Тень от кита – на погасшей луне,Там, где Пилат даже с псом одинок.Дерево жизни – запалом в свече.Горечь полыни – среди васильков.Город златой – в медно-красном ключе,В том, что закрыл в клетку грифов и львов.Дервиш – в самуме молитв и кругов.Старый колодец – изнанкой ведра.Рыбы и хлеб – чудеса средь песков;Вечных повторов – мессий «кожура».Синее – в чёрном. Трилик – на доске.Древняя святость – привычкой земной.Жёсткость желаний в объёмном мазке,В том, что тенями бежит за волной.
Мой город сегодня – промокший очкарикС коричневым шарфом на правом плече,Крутящий в ладони от «Зингера» шарикИ скромно молящийся жизни-свече.Играет на флейте осеннее «море» —От нежных романсов до «луж» Шевчука,И мирит погоды, которые в ссоре,И зонт ставит серый для лап паука.Мой город смеётся над кучей названий,Прилепленных гордо, с стыдом иль взахлёб.Он просто живёт, колотя сердцем зданийО гулкий туман и о треснувший лёд.
Почему-то сентябрь вдруг поставил пластинкуНа забытый в чулане смешной граммофон,Чтобы пить чай под «круги» и горечь рябинки,Опираясь спиною на мрамор колонн.И, шипя, потекло безвозвратно былое:Паучком зацепилась на «поле» игла,И возник силуэт в платье дивного кроя,И мечта рыжесть кос наконец обрела.И на патину строк «золотого» поэта,Что ронял в синеву обнажённость берёз,Пали листья кленовые с примесью света,С неразгаданной тайной из смеха и слёз.
Старый альбом с пожелтевшими фото,Глянец, усохший до скрипа песка.В них угасает мелодия Рота,Словно морщинки на коже виска.Кто-то ушёл – насовсем или ближе,Просто сменил знак прописки своей.Время годa наши бусами нижет,Каплями полнит забвенья ручей.Руки листают у жизни страницы,С прошлым общаясь, как прежде, на ты.Кто-то на фото был звонкой «синицей»,Кто-то чинил «огневые» мосты.Светлый бокал отдаёт пустотою,В нём нет ни капли густого вина.Старые фото – с тимьяном настои,Плавает в них одиноко луна.
Десятый год. Виток начальный века.Ещё так нежен воздух городской,Ещё святые любят человекаЗа то, что их пускает на постой.Аллеи в парке под изгибом стилаТеней чернильных от больших стволов.Зигзаг надежд до исступленья била,До тишины оставленных дворов.Листва шуршит запиской от влюблённыхИ пахнет терпко, ярко, горячо.Десятый год. Прожект для увлечённых,Кто крест слагает солью на плечо.
Флакон духов. Портрет без рамки.Десятый год. Витрин стекло.Начало века – без «изнанки»,Когда всё ясно и светло.Сирень «плывёт» над мостовымиВуалью модниц записных.Поэт лукавый прячет имяСреди аллей, почти лесных.Стучат колёсами пролётки,Сбивая ритм простых подков.Что впереди? Война, обмотки —И о любви сирени зов.
Сквозь занавес выходит к рампе маска —Лишь белый воск, пролитый в темноте.В восторге зритель. Первый акт у сказкиПройдёт на небывалой высоте.Молчит суфлёр. Кричат протяжно тени.А маска разрастается стернёй.В экстазе зритель. Битые колениТолпой любимы – бурою землёй.От люстр летят оплавленные свечи,Сжигая на помосте чей-то век.Растаял воск, дозволенные речиИ вместе с ними «чёрный» человек.