Словом, мы решили поменьше шататься по острову и выработать план. Эл настаивал на лечении Лауры. Но остальные относились к этому скептически. Кто знает, что наговорит она на терапии и чем это обернется. И что тогда будет со мной и Джессикой?

Я изводила себя, кусая губы в кровь. Джесс металась, как тигр в клетке. Гиг съехал от нее на первый этаж и спал на диване в холле. Эл, видя мое состояние, приносил мне фрукты. Делал ванну с пузырьками, купал, как годовалого пупса. Акупунктурно массировал ступни под трескучие звуки джаза, доносящиеся из динамика его мобильника. Я благодарно принимала заботу, но тревога поглотила меня почти целиком. Те черные черви в комьях земли не шли из головы. Как и синеватое лицо Марджани, цвета перезрелой сливы, с желтоватыми белками расширенных глаз на испуганном лице. Я не верила в духов, зная, что люди гораздо опаснее гремящих цепями призраков. Но и пугали меня не они. Что такое дурные предзнаменования? Разве духи и призраки посылают их? Разве? Люди сами себе мистики. Даже самые упертые агностики становятся жертвами удивительного человеческого умения наделять окружающие события смыслами. Утром, пока все спали, я вышла на балкон с чашкой зеленого чая. Небо над джунглями было серым, запятнанным облаками, как размазанный ластиком карандашный рисунок на листе бумаги. Я смотрела на океан. Он шумел. Шумели деревья. Шум катался по округе, как одежда в барабане стиральной машины: «Тыдык-тык-тык». Странное чувство. Тишина раннего утра и говорливый шелест волн, листьев, ветра. Всего и сразу. Так, думается, общались боги с древними людьми. Это понятный язык, не требующий перевода. Природа выражается ясно. Если ее слушать, узнаешь все, даже то, что знать не хочется.

Эл, уставший от моего упадничества, предложил прогуляться.

— Ну, не знаю, — пожала плечами я.

— Ты ведь начала выходить потихоньку.

— С тобой.

— Со мной!

— Не хочу в тот бар, где убили серфера.

— Пойдем в другой. Соседний. Там и капучино лучше.

Я застыла в неуверенности.

— Надень то красное платье, которое брала у тебя Джесс! Ты ведь мечтала выйти в нем. — Эл сиял, как снег на верхушках альпийских гор. Я улыбнулась, но еще сомневалась.

— Кто знает, как быстро придется сорваться с места, — добавил он. — Может, это последний наш выход в ближайшее время.

Слова «последний выход» прозвучали тревожно. Я была так погружена в собственные страдания, что не замечала Эла и его чувств.

— Почему последний? — спросила я.

— Наверное, я неудачно подобрал слова. Сейчас мы вдвоем. Ты и я. Кто знает, как будет. Тут всегда так много людей. Так много «главных героев», а мы вроде как второстепенные. А я хочу, чтобы ты надела красное платье и поехала со мной позавтракать.

Перед простотой и настойчивостью, с которой прозвучала эта просьба, я не смогла устоять. Бывает, что, выбравшись из скорлупы собственных терзаний, понимаешь, что другому ничуть не лучше твоего. К сожалению, такое случается нечасто. Своя боль гораздо весомее.

День был пасмурным. Когда мы прошли к столику почти у самого океана, я ощутила легкий озноб. Мечта о прогулке в красном платье в реальности обернулась неудобствами и смущением. Я привлекала слишком много внимания, и только широкополая соломенная шляпа создавала защитный барьер. Эл трепетно придерживал меня за плечи, и я силилась улыбаться скорее для него, чем для себя.

— Распрями чуть спинку, — сказал он, когда мы сели друг напротив друга и шустрый официант веером выложил перед нами затертые листы меню. — Ты такая красивая, не забывай.

Я нервно улыбнулась.

— Холодно.

Эл достал из нашей пляжной сумки легкий хлопчатобумажный плед, который взял с собой на случай, если мы вдруг захотели бы полежать на песке. Я приняла его, накрылась и наконец ощутила облегчение. Шляпа и накидка стали моим временным «домиком». Так-то лучше.

— Труди, тебе тут нравится? — Эл облокотился о столик, пристально глядя на меня.

— Тут, в баре?

— Тут, на Цейлоне. На острове, который славится тропическими лесами, засушливыми равнинами, горными плато и песчаными пляжами.

— Скорее нет, чем да. Почему ты спрашиваешь? — ответила я резче, чем Эл того заслуживал.

— Да так.

Он заметно расстроился и, сложив салфетку, лежащую на столе, принялся разглаживать сгиб ногтем.

— Нет, все-таки ты зачем-то спрашивал, — не унималась я, понимая, что испортила момент.

— Не бери в голову, Труди. Это, в сущности, пустяки.

— Ты об этом советовался тогда с Джессикой? — вырвалось у меня.

Эл переменился в лице. Зря я это сказала. В глазах у него возник правомерный вопрос.

— Как ты узнала? Ведь вы с Джесс не разговариваете.

— Услышала. Случайно. Не хотела подслушивать. Но так вышло. Что мне было делать? Знаешь, не так просто перестать слушать, если начал.

— Наверное. — Эл поморщился. — Я не хотел на тебя давить. Если тебе тут не нравится, то и говорить не о чем. — Он грустно улыбнулся и стал размахивать широченными ручищами в попытке привлечь официанта и сменить тему.

— Мне, Эл, нигде не нравится. Это какая-то зашоренность натуры.

Я по-прежнему жалела об испорченном моменте. Думала о той детской радости, с которой Эл начал разговор.

— Ты не зашоренная, Труди. Ты столько прочитала, столько знаешь. И ты ведь пишешь!

— Бестолковую фигню.

— Те статьи, что ты мне показывала, — они великолепны.

— Знаешь теорему о бесконечных обезьянах?

— Нет.

— Так вот, считается, что абстрактная обезьяна, беспорядочно ударяющая по клавиатуре в течение неограниченного количества времени, рано или поздно напечатает «Гамлета». И хотя вероятность того, что она слово в слово передаст драму Шекспира, настолько мала, что ей не хватило бы времени с момента зарождения Вселенной до наших дней, но в течение неограниченного срока это непременно случится! Эта вероятность рассчитана математически и доказана. — Я изображала профессора Стэнфорда.