Первым не выдержал Петирон. Он захлебнулся рыданиями.

— Мерелан, как ты могла покинуть меня? Как ты могла?!

Робинтон посмотрел на человека, некогда его породившего; Петирон воспринял смерть Мерелан как личное оскорбление. Но ведь Петирон всю свою жизнь был по натуре собственником. Так с чего же ему меняться теперь? И все же Робинтону было бесконечно жаль этого человека.

— Отец… — произнес он, медленно поднимаясь на ноги.

Петирон моргнул и уставился на сына с таким видом, словно тому не полагалось здесь находиться.

— Уйди. Она была для меня всем. Мне нужно побыть наедине с ней и с моим горем.

— Я тоже горюю. Она — моя мать.

— Да что ты можешь знать о моей боли?! Петирон схватил сына за отворот рубахи. Робинтон едва не расхохотался. Он услышал невнятный возглас Джинии и предостерегающе вскинул руку. На этот вопрос он собирался ответить сам.

— Что я могу знать, Петирон? И ты говоришь это мне? Мне слишком хорошо известно, как ты сейчас себя чувствуешь.

Глаза Петирона округлились, он наконец-то начал что-то понимать. А потом он снова разрыдался. Он был так раздавлен горем, что Робинтон, не думая о том, что делает, шагнул к кровати и обнял отца, пытаясь его утешить.

С этого дня Петирон больше не писал музыку. Его музой была Мерелан; она ушла — и с нею ушло вдохновение. Но ее смерть произвела перемены, о которых она лишь мечтала всю свою жизнь. Петирон и Робинтон так никогда и не стали друзьями, но Петирон начал намного спокойнее относиться к обществу сына. Мастер Дженелл даже удивился как-то — до чего же горе смягчило этого человека! Ученики и подмастерья, изучающие теорию композиции, вряд ли согласились бы с мастером-арфистом — на Петирона по-прежнему было трудно угодить. Но никто из них не мог пожаловаться на глубину знаний, которые Петирон им давал.

Когда умерла Бетрис — у нее внезапно остановилось сердце, — Робинтон все еще жил в цехе. Так что он помогал мастеру Дженеллу пережить первое, самое тяжелое время. Эта кончина стала потерей для всего цеха, от самого младшего из учеников до Петирона. Но все-таки приезд Халанны, превратившейся теперь в степенную полную матрону, счастливую супругу и мать семейства, стал для Робинтона полной неожиданностью.

— Я очень многим обязана этой женщине, — сказала она. — Почти как твоей матери, подмастерье Робинтон. — С этими словами Халанна странно, искоса взглянула на Робинтона. — Я тогда была на редкость дрянной девчонкой, а Бетрис и Мерелан все-таки удалось вколотить в мою дурную голову хоть немного здравого смысла. Можно, я спою для Бетрис — вместе с тобой? И для Мерелан. Я до сих пор слежу за своим голосом, ты же знаешь.

— Нет, не знаю. Но я рад, что это так. Мама была бы рада, — вполне чистосердечно ответил Робинтон.

Так и вышло, что Халанна спела произведение, выбранное Петироном для этого случая, и голос ее звучал теплее и выразительнее, чем за все то время, что она обучалась в цехе арфистов. Голос Халанны был столь прекрасен, что мастер Дженелл, вытерев слезы, вслух пожалел о том, что по нынешним временам в цехе обучается мало женщин.

— Робинтон, может, ты во время путешествий кого-нибудь подыщешь? — спросил мастер Дженелл. — Конечно, то, что твоя мать отдала пению всю жизнь, — это редкий случай. Но вот Халанна до сих пор поет, и Майзелла, насколько я понимаю, тоже. Найди мне еще несколько одаренных девушек, ладно?

— Я непременно поищу! — горячо отозвался Робинтон. Он сейчас готов был пообещать все, что угодно, лишь бы глаза мастера вновь зажглись прежним светом.

И он честно старался выполнить свое обещание. Он прослушивал не только мальчиков, но и подающих надежды девочек и пытался уговорить обладателей наилучших голосов отправиться на обучение в цех арфистов.

На следующий Оборот Робинтон получил статус мастера; Дженелл продолжал давать ему непростые поручения: управиться с упрямым холдером, подменить заболевшего арфиста или посетить Встречу в отдаленном холде. Кроме того, ему частенько приходилось выступать в качестве арбитра в Форт-холде и самом цехе. Всякий раз, как представлялась такая возможность, Робинтон отправлял по барабанной связи послание в Бенден-Вейр и просил помощи у Ф'лона — и слушал рассказы всадника о его сыне, Фалларноне. Мальчика взяла на воспитание Манора, та самая девушка, на которую Робинтон обратил внимание еще тогда, в ночь смерти С'лонера и Майдира. И Робинтон ничуть не удивился, узнав, что через три Оборота после рождения Фалларнона Манора подарила Ф'лону второго сына, Фаманорана.

Ф'лона снедали две заботы. Первой и самой важной было то, что ленивая Неморт'а так и не желала выползти из королевского Вейра и вновь подняться в брачный полет, предоставив тем самым ему, Ф'лону, возможность стать предводителем Вейра и покончить с правлением К'врела, К'роба, М'ридина и М'одона. А вторая забота заключалась в том, что никто не желал серьезно относиться к угрозе, исходящей от «этого самозваного лорда-холдера Фэкса».

Йора, похоже, благоволила К'врелу, и это еще сильнее бесило Ф'лона.

— С тех самых пор, как С'лонер завез лорда Майдира в Промежуток, К'врел боится лишний раз пальцем пошевелить — как бы не вызвать чем неудовольствия лордов-холдеров. Я могу еще понять, когда он старается потише себя вести с Райдом — но есть и другие узколобые идиоты…

Робинтон робко попытался возразить. Всадник смерил его сердитым взглядом.

— Именно так! Райд — узколобый идиот. Он старается действовать в точности так же, как его отец, только Майдир был намного умнее и терпимее. Правда, Райд продолжает присылать в Вейр десятину, и все ему за это благодарны. — Ф'лон скривился. — До чего же мне противно быть обязанным этому человеку!