Еще один любопытный момент, на который мне хотелось бы обратить внимание, непосредственно связан с книгой о двойных отношениях, которую я сейчас пишу. Меня так и подмывает расшатывать жесткие рамки, которые мы выставляем себе и клиенту под удобным предлогом управления рисками. Психотерапевтов настолько загнобили аттестационные комиссии и лицензионные советы, что всякий раз, когда им выпадает возможность проявить обычную человечность, они в ужасе шарахаются от нее, как от огня.

Представим, что клиент приходит ко мне на сессию на 11 часов утра. Сессия близится к концу, а он разговорился и рассказывает о достаточно важных вещах. Я не хочу его прерывать, тем более что у меня будет обеденный перерыв, а следующая сессия назначена только на четверть второго. Что в подобной ситуации мешает мне по-человечески сказать клиенту: «Послушайте, наше время уже вышло, но у меня по графику обед, а следующий клиент приходит в 13:15. В запасе есть лишний час. Почему бы нам вместе не зайти в гастроном, купить себе сэндвичей, а потом вернуться сюда и продолжить нашу беседу? Разумеется, никаких доплат». Что в этом страшного? «О, нет! Как же так! Это же двойные отношения», — воскликнули бы сейчас многие наши коллеги. Что ж, если доверительные отношения и личный контакт действительно так важны в психотерапии, как все об этом твердят, зачем же разрушать их излишней жесткостью и стерильностью?”

Арнольд Лазарус предостерег, что таких общечеловеческих проявлений тоже должно быть в меру, а безопасность клиента всегда была, есть и остается приоритетом психотерапевта, однако заявил, что все равно отказывается понимать, почему многие специалисты настолько боятся собственных импульсов. Мы согласились с ним и заметили, что, действительно, границы в психотерапии призваны защитить не столько клиента, сколько самого терапевта. Это, в свою очередь, напомнило Арнольду о еще одном инциденте.

“Как-то раз я ужинал в ресторане с одной очень привлекательной девушкой, — начал свой рассказ Арни. — Так получилось, что это была одна из моих клиенток. И вдруг в ресторан заходит мой знакомый из аттестационной комиссии штата и, завидев меня, направляется к нашему столику, чтобы поздороваться. По правилам хорошего тона мне следовало бы представить ему свою спутницу, но я, как и положено, строго соблюдаю правила конфиденциальности и невозмутимо молчу. На каком-то этапе он не выдерживает и спрашивает, как же зовут прекрасную незнакомку. Ни секунды не думая, она отвечает: «О, меня зовут так-то и так-то, я клиентка доктора Лазаруса». Занавес”.

Член аттестационной комиссии — типичный убежденный психоаналитик — поперхнулся, смерил Арни убийственным взглядом, угрожающе прошипел что-то вроде “я поговорю с вами позже” и вылетел из ресторана.

Не успел Арнольд тем вечером переступить порог своего дома, как раздался телефонный звонок. Это был тот самый психоаналитик из аттестационной комиссии. Он зачитал Лазарусу вслух несколько разделов из этического кодекса психотерапевта, который тот якобы грубо нарушил, и потребовал объяснений.

“Конечно же, это было не свидание, — спокойно ответил Арни, — это была терапевтическая сессия”. Лазарус заранее предчувствовал этот звонок, поэтому не тратил времени попусту и сразу попросил у клиентки согласия на то, чтобы рассказать несколько фактов о ней достопочтенному господину из аттестационной комиссии. Она великодушно не возражала, так что в ответ на ошарашенное молчание на другом конце провода, Арни невозмутимо продолжил: “Понимаете ли, дама страдает анорексией и панически боится есть в общественных местах. Мы решили провести сессию в ресторане. У нас, бихевиористов, этот прием называется десенсибилизацией in vivo”.

Психоаналитик был не в восторге. “Вас, бихевиористов, всех бы разом отловить и выселить из города”, — рявкнул он и повесил трубку.

“Вот хрестоматийный пример того, как работает запугивание со стороны аттестационных комиссий. Невозможно грамотно практиковать психотерапию, если ты все время чего-то боишься и вечно чувствуешь себя так, словно ступаешь по минному полю. Хороший терапевт не боится идти на риск. Мне кажется, что, если во время сессии вы постоянно думаете о том, как бы не получить по голове от комиссии, клиент имеет полное моральное право потребовать у вас свои деньги”.

Арнольд Лазарус помнил, что изначальной темой нашей беседы были конкретные примеры его личных недостатков и промахов. “Знаете, я заметил за собой, что с возрастом стал более нетерпеливым. Мне кажется, в молодости у меня было получше с терпением. А теперь во время сессий с клиентами я иногда ловлю себя на том, что не могу усидеть на месте. Что-то мне подсказывает, что в этом нет ничего хорошего”, — внезапно признался он.

Это наблюдение показалось нам весьма любопытным, поскольку в представлении большинства людей такое качество, как терпение, зачастую, ассоциируется именно с благородными сединами и богатым жизненным опытом. Лазарус поспешил с нами не согласиться и заявил, что с возрастом стал быстро терять терпение буквально во всем.

“Недавно я проводил совместную сессию с участием моего сына, который на 29 лет меня младше. Помнится, я все время ерзал в кресле, готовый на стенку лезть от скуки и нетерпения, а потом долго не мог понять, как сыну удавалось настолько спокойно, участливо и неспешно применять один за другим все нужные приемы. «Когда-то я сам был таким, как он, — думал про себя я. — Может, с годами у меня просто испортился характер»”.

Далее Арнольд Лазарус пустился в рассуждения о том, насколько он ценит в людях умение честно признавать свои ошибки. Он заявил, что наша сфера только бы выиграла, если бы знаменитые психотерапевты сняли короны и научились бороться с комплексом непогрешимости. В таком случае нам не приходилось бы заметать следы своих просчетов и отрицать собственные ошибки.