Взмахнув рукой с зажатым ножом, я, разрывая само пространство и собственные жилы, крутанулся на пятке левой ноги, на мгновение оказавшись спиной к врагу. Но вложенных сил хватило, чтобы правая рука, описав полукруг и набрав хорошую инерцию, продавила сгустившийся «воздух», стремительно приблизившись к шее врага.

К моему изумлению отточенное широкое лезвие легко пробило шею полицаю, показав свой острый кончик с другой стороны. И всё это в абсолютной тишине — не единый звук не испортил застывшей картины мира. Похоже, что двигался я куда быстрее скорости звука.

Едва враг был повержен, меня словно громом ударило! В глазах заплясали разноцветные зайчики, а ноги подкосились. Накрыло так, что пришлось приложить массу усилий, чтобы не рухнуть на землю. Не сказать, чтобы это было неприятное и болезненное чувство. Нет, скорее наоборот — меня захлестнула настоящая эйфория.

Но радоваться пока было рано — оставался еще второй враг, сутулый полицай Рябченко, продолжающий целиться из карабина в беззащитных женщин. Справившись с непонятным «приходом», я резко выдернул нож из шей Костыля. После его устранения, двигаться стало еще легче. Тяжело, трудно, но вполне терпимо. Вот только сил у слабенького тела моего реципиента совсем не осталось. И я вот-вот распластаюсь по земле бесхребетным слизняком. Поэтому действовать нужно было незамедлительно!

Однако, находился гребанный ублюдок довольно далеко от меня. Первые же шаги показали, что я уже совсем выдохся и добраться до сутулого совершенно не в состоянии. Сил, чтобы устранить второго полицая у меня не было, если только… Я взвесил в руке охотничий нож, уже отнявший жизнь у одного из предателей.

Самое интересное, что умерший Костыль еще даже не осознавал произошедших с ним изменений, и его палец всё так же продолжал медленно тянуть спусковой крючок в ожидании выстрела. Только вот он его уже не услышит. А если и услышит, то радоваться ему останется сущие мгновения.

Собрав в кучу остаток сил, я взялся рукой за окровавленное лезвие ножа и, прицелившись, как следует, метнул его в сторону вооруженного карабином полицая. Я не знал, попаду я в него или нет, находясь в такой странном «ускоренном» состоянии, но вложил в этот метательный снаряд всю свою ненависть и злобу.

Мне на мгновение даже показалось, что от обагренного кровью лезвия пошел какой-то странный призрачный «дымок» — нож словно начал сочиться темными испарениями мрака. Вращаясь в воздухе, он улетел в сторону врага «со свистом», не встречая никакого видимого и невидимого сопротивления. Но никаких звуков не было слышно до сих пор — я продолжал пребывать в полнейшей тишине, наблюдая за полетом моего единственного оружия.

Чужие руки, которые сейчас вроде бы и мои, не подвели — нож влетел точно туда, куда я его и направлял — прямо в сердце сутулому утырку. Он, конечно, тоже ни разу не дернулся, заполучив добрую полосу заточенной стали под левую грудь, как и его напарник с пробитой шеей. Но когда действие моего аварийного режима закончится — их обоих ждет такой большой сюрприз для маленькой такой компании.

Эту мысль я додумать не успел, потому, как меня накрыло очередным приходом.Состояние эйфории сменилось такой жуткой слабостью, что я тут же напрочь отрубился, так и не узнав, чем всё закончилось. Глаза закрылись, и я провалился в блаженную спасительную темноту.

— Рома! Роман! Очнись! — Кто-то настойчиво дергал меня за плечо. — Да очнись же! Ты живой, али как?

— Какой еще Роман? — едва слышно прошептал я, не открывая глаз и с трудом шевеля языком. — Я — Чума…

— Мама! Он совсем плохой стал! Бредит! Даже себя не узнаёт! — Звонкий девичий голосок дрогнул. — Какой-то чумой обзывает… — И девчонка, что немилосердно трясла меня за плечо, всхлипнула и громко шмыгнула носом. — Это из-за ранения головы, да?

А голос-то знакомый. Я его уже точно где-то слышал… Точно-точно, и даже «видел» каким-то странным образом… Сказал бы мне кто раньше, что у меня синестетические[2] особенности нарисуются — не поверил бы никогда! Акулинка! — Наконец-то и имя девушки всплыло в моей памяти.

— Нет, не из-за ранения! — отчего-то зло и жестко отозвался второй женский голос.

Я его тоже вспомнил. Он принадлежал матери девушки — Глафире Митрофановне. С этими двумя женщинами «из прошлого» мы хоронили их бабку — ведьму-знахарку, или шептунью (хрен их разберёт), когда на кладбище заявились два полицая…

— Грёбаный парадонтоз! — Наконец-то в моей голове всё встало на свои места.

Я распахнул глаза и увидел нависающее над собой бледное лицо девчушки.

— Рома, ты как? — спросила меня Акулинка, со всей силы впиваясь пальцами в мое плечо. — Всё в порядке?

Я почувствовал, как небольшие, но крепкие ногти девушки сдирают мне до крови кожу под гимнастеркой. Конечно, настоящему мужчине быть расцарапанным страстной женщиной престижно, но не в таком же случае.

— Если руку отпустишь, будет совсем хорошо! — улыбнувшись сквозь силу, произнес я.

— Ой! — воскликнула Акулинка, разжав пальцы. — Поцарапала, наверное…

— До свадьбы заживёт! — небрежно отмахнулся я, старясь подняться на ноги.

С первой попытки у меня ничего не получилось — голова кружилась, а дрожащие ноги подгибались, словно гуттаперчевые. Несколько раз я валился на твердую землю, едва не расшибив лоб о ближайший могильный камень.