Ксивер остановилась около девятого куба – они располагались не по порядку – и повернула ко мне голову.

– А ты? Что будешь делать ты? – спросила, прикусив нижнюю губу.

Я заметил, как подрагивают ее ладони. Протянув к ней руку, зацепился мизинцем за ее мизинец и ободряюще улыбнулся.

– Я справлюсь, Черничка. Давай покажем всем, что мы – не наши родители. И разнеси эту клетку до основания. Они не посмеют удержать тебя в еще одной.

Ксивер сжала мой мизинец, после чего повернулась к кубу.

– Все готовы? – раздался в проходе голос профессора Торренса.

Никто не ответил. Даже стоящая справа от меня девушка, которая сказала в той аудитории, что мы с Ксивер провалим инициацию, заметно напряглась.

– Тогда начинаем!

Стеклянные двери, ведущие к десяти стеклянным кубам, стали разъезжаться. Мы с Ксивер одновременно ступили внутрь. Я закашлялся, когда меня окутало белоснежное облако то ли пара, то ли дыма. Легкие словно сжали в тиски, когда я посмотрел вниз и увидел темную глубину океана. Глыбы льда дрейфовали на пенящихся волнах, тени поднимались с самого дна и тянули свои костлявые руки к нам – живым людям, которых так же легко убить, как переломить тонкую ветвь дерева.

Наверное. Я уже не помню, какими были на ощупь ветви деревьев.

За спиной со щелчком закрылись двери.

Я прижался лбом к холодному стеклу и прикрыл глаза.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Досчитал до десяти, сжимая и разжимая кулаки.

Затем схватился за два поручня, чуть согнул ноги, чтобы успеть сгруппироваться во время столкновения с водой, и…

…услышал чьи-то крики.

– Крэй! Крэйтон!

Я в ужасе повернул голову к Ксивер.

Она металась по кубу, пытаясь разбить кулаками стекло. До безумия испуганный взгляд бегал от одной стены к другой, будто она искала лазейку, через которую смогла бы выбраться на свободу.

– Я не могу, Крэй! Я…

Паника поднялась к горлу, а сердце на мгновение перестало биться. Я увидел, как она впилась ногтями в предплечья и во весь голос закричала. Ее хриплый, надрывный голос и округлившиеся синие глаза навсегда отпечатались в моей памяти.

Безысходность. Отчаяние. Страх.

Эти три понятия представляла бы собой богиня, покровительствующая нам с Ксивер вместо Триединой Гекаты. Никакой Девы, никакой Матери, никакой Старицы. Цикл нашей жизни состоял только из безысходности, отчаяния и страха.

– Ксивер, держись за поручни! Не отпускай их!

Я резко развернулся к выходу и стал бить кулаком по стене.

К черту испытание! К черту посвящение! Ксивер не сможет находиться под водой больше нескольких минут. У нее снова началась паническая атака.

Я надеялся, что место, в котором мы были узниками последний год, не сломает ее окончательно. Я пытался не думать о том, что в тех стенах у нее появится еще больше страхов. Что она перестанет смеяться и начнет смотреть на мир так, будто он – ее главный враг.

То место сделало из нас заложников собственных страхов. А сейчас, после минутной передышки и надежды на то, что мы, наконец, обрели свободу, она вновь заточена в четырех стенах.

Я со всей силы ударил по стеклу, размазывая по ней кровь.

Откройся. Пожалуйста, откройся!

Перед тем как кубы рванули к океану, я повернул голову влево и увидел девушку с косичками. Она лукаво улыбнулась, помахав мне рукой.

Секунды падения пронеслись как в тумане.

Крепко сцепив зубы, я успел ухватиться за один поручень и уперся ногами в стеклянный пол. Затем глубоко вдохнул, приготовившись уйти под воду – даже несмотря на то, что меня окружали стены. В эти секунды разум отключился, и на его место пришел инстинкт самосохранения.

А затем меня так сильно отбросило к потолку, что показалось, будто в теле сломались все кости.

Куб начал уходить на дно, как спущенный с корабля якорь. Стремительно и быстро, словно весил целую тонну. Я прикрыл глаза, когда тело перестало биться из одной стороны в другую, и стал молиться, чтобы Ксивер не пострадала.

Шум в ушах резко сменился поглощающей тишиной. Голову сразу же сдавило от давления, из-за чего пришлось сжать виски и крепко зажмуриться.

Казалось, прямо сейчас куб разлетится на мелкие осколки, и я захлебнусь ледяной водой. Но он продолжал и продолжал погружаться, словно я уходил на дно не океана, а собственного сердца, переставшего пропускать внутрь свет.