– Тогда я тебя, сука, убью, – прошипел он сквозь сцепленные до хруста зубы. – Потому что это не я блядский выродок, а ты. Это твоя мамка шляется в лагерь к охранникам. И значит она – блядь.

Петька еще успел увидеть, как меняется от изумления Ленькино лицо, как оно теряет ненавистный румянец и становится белым, будто то самое небо у них над головой, потом резко присел, почти припал к земле, подхватил горсть пыли, сунул ее зачем-то себе в рот, оскалился черными зубами, заскрипел песком и, не раздумывая больше ни одного мгновения, со всех своих небольших сил впечатал кулак во все еще блуждающую по Ленькиной роже идиотскую ухмылку.

– Вот так! – сказал Петька, запрыгав от боли в руке и тряся кулаком над головой. – Сейчас еще будет.

У него перед глазами, как на картинке, возник старший лейтенант Одинцов, и он методично, словно камнедробильная машина, повторил все те приемы рукопашного боя, которые были показаны ему вчера в лагере.

Вдох, удар, шаг в сторону, выдох. Удар, шаг назад. Еще один вдох. Снова удар, противник падает на колени.

Два раза в голову, и последний – в солнышко. Чтобы наверняка.

Ленька Козырь впервые стоял перед ним на коленях в пыли и тряс головой, закрывая ее руками. Карты его веером разлетелись по сторонам. Петька на секунду замер, а затем прыгнул сквозь расступившийся круг пацанов к зарослям сухой травы, схватил откатившееся туда ведро и, размахнувшись что было сил, с грохотом врезал им по склонившейся уже перед ним голове.

Ленька рухнул лицом вниз.

– Всех перебью, суки! – заорал Петька, раскручивая ведро вокруг себя.

Пацаны бросились врассыпную. Петька перепрыгнул через лежавшего на земле Леньку и помчался туда, где стоял поезд с морской пехотой.

До этого он ни разу не мог побить Козыря в драке один на один. Он вообще старался избегать прямых столкновений. Поэтому в любой другой день Петька был бы на седьмом небе от счастья. Но не сегодня.

Еще только подбегая к составу с угольными вагонами, он понял, что опоздал. Ему даже не надо было приседать, чтобы заглядывать между колесами. И так было видно. Поезд с матросами, постукивая на стыках, уплывал влево, а Петьке на бегу казалось, что это он сам, и другой поезд, и вообще вся станция, и даже небо над ней плывут вправо.

– Анку ищи! – закричал увидевший, как он выбирается из-под цистерны, матрос Вовчик. – Пулеметчицу! И чтобы титьки побольше! Титьки!

Остальные матросы тоже что-то кричали, махали руками и бескозырками, а Петька бежал за этими развевающимися на ветру черными ленточками, показывал им ведро, запинался, едва не падал и тоже кричал изо всех сил, стараясь, чтобы его услышали, чтобы ответили на тот вопрос, который мучил его все время, но который он так и не успел им задать:

– Дяденьки! Вы не из-под Кенигсберга, дяденьки?!! У нас тут лейтенант Одинцов! Он с вами!.. Вы лейтенанта Одинцова не помните?!!

Но они не отвечали, а только смеялись и уплывали все дальше. Наконец Петька остановился, уронил ведро на шпалы и опустился на землю, размазывая по щекам слезы. Сил у него больше ни на что не осталось.

Хиротаро вернулся в лагерь далеко за полночь. Все часовые уже спустились со своих вышек, поэтому он без помех пролез через дыру в заборе позади кухни. Весной охранники еще торчали на вышках по всему периметру, но после победы один из них, заснув, случайно свалился оттуда, и лагерное начальство негласно разрешило часовым проводить ночь в караульном помещении.

Хиротаро остановился у караулки и заглянул в открытое из-за духоты окно. Трое охранников и ефрейтор Соколов играли на перевернутом ящике в карты.

– Приперся, лекарь, япона мать, – поднимая голову, сказал Соколов. – Иди дрыхни к себе в барак. Завтра утром пойдешь в карцер. Одинцов приказал.

– Забодал ты уже бегать, – лениво добавил другой, щурясь от табачного дыма и сдавая карты. – Медом тебе там намазано? Знаешь ведь, что накажут.

– Траву искар, – нарочито утрируя произношение, сказал Хиротаро и по-детски наивно поднял над головой свою котомку.

Он давно догадался, что русские любят иностранца, только если он простачок, и поэтому старался быть простачком при любой возможности.

– Харосая траву. Рецить буду. Русская, японская – всех рецить буду.

– Вали отсюда, – махнул рукой третий охранник. – Мешаешь, не видишь, что ли?

Хиротаро вежливо поклонился открытому окну и торопливо направился к японскому бараку.

* * *

Как только он перестал ворочаться на своем тюфяке и глубоко задышал, с верхних нар свесилась голова Масахиро.

– Эй… – негромко позвал тот.

Хиротаро не отозвался.

Помедлив еще секунду, Масахиро начал спускаться вниз. Хиротаро не раз предлагал ему занять нижние нары, но тот был упрям и всегда отвечал какой-нибудь грубостью.

Спрыгнув после долгой возни на пол, Масахиро затих и прислушался к спящему бараку. Слева надсадно сипел младший унтер-офицер Марута. Чуть дальше постанывал во сне капитан Цуджи. Сержант Хираи, который спал на верхнем ярусе прямо над лейтенантом Муранака, что-то пробормотал и перевернулся на другой бок.